В это время зашел ко мне князь Меттерних, который, исполненный восторга от милостей нашего государя к его жене, прочел мне ее письмо и еще другое, в таком же духе, от эрцгерцога Людвига и сверх того оставил в моих руках на память следующее донесение, только что полученное им от венского генерал-губернатора Оттенфельса:
«Со времени последнего донесения моего вашему сиятельству от 7 октября (н. ст.) мы были очевидцами события столь чрезвычайного и столь неожиданного, что никогда не поверили бы ему без свидетельства собственных наших глаз. Когда вчера в 2 часа пополудни мне прибежали сказать, что в Вену приехал русский император и что он остановился в доме своего посольства, я счел принесшего мне эту весть за лунатика.
Но мое изумление и неверие вскоре превратилось в чувство благоговейного умиления, когда император Николай поехал в Шенбрунн для изъявления своих приязненных чувств нашей вдовствующей императрице. Не берусь передавать вашему сиятельству подробностей кратковременного пребывания его величества в нашей столице. Вы изволите прочесть их в письме вашей супруги, имевшей честь дважды принять у себя августейшего гостя.
Но не могу умолчать о том в высшей степени благоприятном впечатлении, которое великодушная мысль русского монарха и образ ее исполнения произвели на здешнюю публику. Это событие одно громче и положительнее всех самых красноречивых дипломатических актов свидетельствует о тесном союзе, связывающем оба августейшие дома».
В полночь, простившись с Австрийским двором, мы сели в коляску и поехали через Траутенау в Фишбах, куда прибыли к обеду. Король с дочерью, императрицею, и несколькими принцессами своего дома ожидали нас в прекрасном готическом замке принца Вильгельма, куда собралось и много окрестных владельцев. Здесь государь простился с королем и со своею супругою, которая отсюда возвратилась прямо в Царское Село.
В полночь с 1 на 2 октября мы отправились в царство Польское и 4 октября по вечеру прибыли в Лазенский дворец, который нашли иллюминованным, как бывало в 1830 году в верной еще нам Польше. Фельдмаршал просил о дозволении представить на следующее утро городскую депутацию, долженствовавшую поднести приготовленный заранее адрес, выражавший самую благоговейную преданность. Государь соизволил на принятие депутации, но отозвался, что говорить будет не она, а сам он.
Рано утром была введена в залу эта депутация, и я озаботился, чтобы при ее приеме не было никого, кроме князя Паскевича и варшавского военного генерал-губернатора Панкратьева.
Государь говорил так сильно и ясно, что речь его не могла не произвести самого глубокого впечатления на слушателей. Видя, как оно выражалось на их лицах, и не сомневаясь, что все газеты немедленно заговорят об этой достопамятной речи, я попросил Панкратьева тотчас положить ее на бумагу, чтобы передачею в истинном виде слов государя в печати парализовать все могущие возникнуть вымыслы и преувеличения.
Эта речь действительно появилась во всех современных журналах в том самом виде, как была записана Панкратьевым под моим наблюдением. Она произвела огромное действие на поляков, которые, находя ее строгою, однако же во всех частях правдивою, ласкали себя надеждою, что слова их монарха предвещают конец заслуженной ими опалы.
* * *
Приводим здесь речь, сказанную императором Николаем I депутатам Варшавы:
«Я знаю, господа, что вы хотели обратиться ко мне с речью; я даже знаю ее содержание, и именно для того, чтобы избавить вас от лжи, я желаю, чтобы она не была произнесена предо мною. Да, господа, для того, чтобы избавить вас от лжи, ибо я знаю, что чувства ваши не таковы, как вы меня в том хотите уверить.
И как мне им верить, когда вы мне говорили то же самое накануне революции? Не вы ли сами, тому пять лет, тому восемь лет, говорили мне о верности, о преданности и делали мне такие торжественные заверения в преданности? Несколько дней спустя вы нарушили свои клятвы, вы совершили ужасы.
Императору Александру I, который сделал для вас более, чем русскому императору следовало, который осыпал вас благодеяниями, который покровительствовал (vous a favorisе́s) вам более, чем своим природным подданным, который сделал из вас нацию самую цветущую и самую счастливую, – императору Александру I вы заплатили самою черною неблагодарностью.
Вы никогда не хотели довольствоваться самым выгодным положением и кончили тем, что сами разрушили свое счастье. Я вам говорю правду, чтобы уяснить наше взаимное положение, и для того, чтобы вы хорошо знали, чего держаться, так как я вижу вас и говорю с вами в первый раз после смуты.
Господа, нужны действия, а не слова. Надо, чтобы раскаяние имело источником сердце; я говорю с вами не горячась, вы видите, что я спокоен; я не злопамятен и буду вам делать добро вопреки вам самим. Фельдмаршал, находящийся здесь, приводит в исполнение мои намерения, содействует применению моих воззрений и также печется о вашем благосостоянии.
Господа, что же доказывают эти поклоны? Прежде всего, надо выполнять свои обязанности и вести себя как следует честным людям. Вам предстоит, господа, выбор между двумя путями: или упорствовать в мечтах о независимой Польше, или жить спокойно и верноподданными под моим правлением.
Если вы будете упрямо лелеять мечту отдельной национальности, независимой Польши и все эти химеры, вы только накликаете на себя большие несчастия. По повелению моему воздвигнута здесь цитадель, и я вам объявляю, что при малейшем возмущении я прикажу разгромить ваш город, я разрушу Варшаву, и уж, конечно, не я отстрою ее снова.
Мне тяжело говорить это вам – очень тяжело государю обращаться так со своими подданными; но я говорю это вам для вашей собственной пользы. От вас, господа, зависеть будет заслужить забвение прошедшего. Достигнуть этого вы можете лишь своим поведением и своею преданностью моему правительству.
Я знаю, что ведется переписка с чужими краями, что сюда присылают предосудительные сочинения и что стараются развращать умы. Но при такой границе, как ваша, наилучшая полиция в мире не может воспрепятствовать тайным сношениям. Старайтесь сами заменить полицию и устранить зло.
Хорошо воспитывая своих детей и внушая им начала религии, верность государю, вы можете пребыть на добром пути.
Среди всех смут, волнующих Европу, и среди всех учений, потрясающих общественное здание, Россия одна остается могущественною и неприкосновенною.
Поверьте мне, господа, принадлежать России и пользоваться ее покровительством есть истинное счастье. Если вы будете хорошо вести себя, если вы будете выполнять все свои обязанности, то моя отеческая попечительность распространится на всех вас и, несмотря на все происшедшее, мое правительство будет всегда заботиться о вашем благосостоянии.
Помните хорошенько, что я вам сказал».
* * *
И хотя наши враги и либералы всех стран поспешили выставить эти слова как живое доказательство враждебного духа, гнездящегося еще в Польше против ее царя, и как выражение продолжающегося в нем самом раздражения и чувства мести против поляков, однако люди благоразумные и беспристрастные видели в речи императора Николая, напротив, отголосок благородной искренности и твердости монарха, который, не обращаясь к обыденным фразам милости и обещаний, предпочитает им, как в беседе отца, слова неприкрашенной, вразумляющей его детей истины.
