Если он крикнет, что левый фланг отстает, то он выдвинется вперед, а правый отстанет и так далее. Под конец ученья Сутгоф подскакал курцгалопом к нашему ротному командиру полковнику Скалону и, отчаянно махнув рукою, сказал ему:
– Полковник Скалон! Пропадете вы завтра с вашими инженерами!
Полковник Скалон только молча приложился к козырьку и, подъехав к нам, сказал своим добрым, отеческим голосом:
– Господа! Ну, зачем вы так шалите?
Он знал очень хорошо подкладку дела, так как на его домашних учениях мы вели себя образцово, и потому был совершенно спокоен за царский смотр.
На этом смотру продолжалась та же история. Сутгоф, до приезда государя, старался нас выровнять, но это никак ему не удавалось. Раз десять он подъезжал нас ровнять и всякий раз уезжал, с отчаянием говоря Скалону, что он с нами пропадет.
И удивительный, право, был этот человек, Сутгоф! Каждый год повторялось одно и то же, а он все-таки не мог понять, что ему не следовало нас трогать! Если бы он меньше доказывал рвения, мы давно перестали бы делать ему назло.
По правде сказать, я ожидал, что государь сделает нам какое-нибудь замечание за то, что на учении Сутгофа мы дурачились. Но, по-видимому, государь знал, или по крайней мере догадывался, о наших отношениях к Сутгофу, и, вероятно, его сочувствие лежало на нашей стороне, так как, проезжая по фронту и здороваясь со всеми корпусами, подъехав к нам, он не поздоровался, а сказал: «Хорошо, инженеры!». Можно вообразить себе удивление и досаду Сутгофа.
Затем, во все продолжение смотра, мы не только не получали никакого замечания, но, наоборот, за каждый ружейный прием, за каждое движение, только и слышали то «хорошо, инженеры», то «спасибо, инженеры».
Государь хвалил и благодарил нас не в счет гораздо больше и чаще, чем все другие корпуса, тогда как, говоря по справедливости, мы далеко не были лучшими фронтовиками и, конечно, в этом отношении уступали всем кадетским корпусам уже потому только, что на обучение фронту имели гораздо менее времени, чем они.
Это обстоятельство и заставляет меня думать, что, расхваливая нас, государь хотел дать Сутгофу урок, как надо с нами обращаться.
Но Сутгоф не принадлежал к числу тех людей, которые понимают подобные намеки.
В число наших лагерных упражнений входила, между прочим, наводка понтонного моста. В те времена в наших войсках употреблялись понтоны двух родов: в конно-пионерных дивизионах понтоны, или лодки, были готовые, возившиеся на длинных роспусках; в саперных же батальонах понтоны были складные, то есть состояли из рам, которые известным образом складывались и обтягивались непромокаемой парусиной во время самой наводки моста.
В нашем училище были складные понтоны. Это маленькое объяснение я считаю нужным сделать, чтобы понятнее был следующий рассказ.
Государь, помимо общих фронтовых смотров всем кадетским корпусам, производил каждое лето особый смотр нашему училищу в искусстве наводить понтонный мост. Одно лето в Петергофе гостил несколько дней, не помню, какой-то прусский принц. Как раз во время его присутствия государь и назначил сделать нам смотр наводки моста.
Когда мы явились к тому месту речки (протекавшей недалеко от лагеря), где назначено было перекинуть мост, наши фуры с понтонами были уже там, и мы, в полной парадной форме, с ружьями, выстроились фронтом к речке. Скоро начали прибывать один за другим разные высокопоставленные особы: свиты государя, прусского принца и весь дипломатический корпус.
Собрание было очень многочисленное и блестящее: эполеты, ордена, звезды, ленты, шитье на мундирах, султаны касок, перья на шляпах – все это пестрело и блестело очень живописно на густой зелени парка. Мы с любопытством рассматривали невиданные мундиры иностранцев и перешептывались между собою.
Наш полковник Скалон спокойно ходил перед фронтом, разговаривал с офицерами или подходил к нам с каким-нибудь замечанием. Он никогда не волновался перед приездом государя, зная, что мы постараемся и, как говорится, не выдадим его. Поэтому, выстроив нас, он скомандовал: «Вольно!» и больше ни о чем не заботился.
Но вот прибежал Сутгоф. Ему, в сущности, на этом чисто инженерном смотру ровно нечего было делать, и хотя на этот раз он мог бы оставить нас в покое. Но как ему было не порисоваться перед таким блестящим собранием иностранцев и как не показать вид, что вот и он, маленький генерал Сутгоф, играет тут некоторую роль.
И вот он ни с того ни с сего начал нас дрессировать.
– Смирно! На пле-чо!
Разумеется, мы вскинули ружья кое-как.
– Что это значит? – кричал он. – Полковник Скалон! Да как же вы представите такую роту государю? Что это за приемы? На краул!
Мы отшлепали еще хуже.
– Да это невозможно! – волнуется Сутгоф. – Помилуйте! Рекруты, только что приведенные из деревни, сделают лучше. А какое равнение?
Он подбежал к левому флангу и начал оттуда равнять.
– Третий с правого фланга – грудь вперед. Второй взвод – подайся назад!.. Равнение направо. Как вы ружья держите, господа? Да это ужасно что такое! Бабы, идя на сенокос, ровнее грабли держат, чем вы ружья.
Но чем более он горячился, тем мы делали хуже и хуже. Он подбегал то к нам, то к Скалону, то к зрителям из свиты, которым, видимо, жаловался на нас; снимал каску, вытирал пот с лица, опять подбегал к нам, опять к свите и хлопотал, одним словом, так, как муха в басне хлопотала с упавшим возом.
Но вот махальный дал знак, что едет государь.
Скалон спокойно вышел на середину, перед фронтом, и своим ровным, уверенным голосом скомандовал: «Смирно!» Я взглянул при этом на свиту и заметил, что все присутствовавшие улыбнулись и очень оживленно заговорили между собою. О чем они могли так говорить в эту минуту?
Разумеется, о том, что генерал Сутгоф, несмотря на все свои хлопоты и крики, ничего не мог с нами поделать, а одного слова Скалона достаточно было, чтобы мы замерли и вытянулись в математическую линию. Я уверен, что даже иностранцам в эту минуту сделались понятными наши отношения к Сутгофу, который, между прочим, не оставлял что-то горячо объяснять, переходя от одних к другим.
Он, по-видимому, не понимал комического положения, в которое мы его ставили своим пассивным сопротивлением.
Государь приехал на дрожках, которые остановились невдалеке, со стороны правого фланга. Еще не выходя из экипажа, когда кучер только что задержал лошадь, государь крикнул нам издали:
– Хорошо, инженеры!
Это он, для начала, похвалил наше равнение. Затем, скинув шинель, он подошел к принцу, раскланялся со свитой и обратился к нам:
– Здравствуйте, дети!
– Здравия желаем, ваше императорское величество!
Государь сам начал командовать некоторые ружейные приемы, и что ни прием, то похвала от него: «Хорошо, дети! Спасибо, инженеры!» После ружейных приемов он скомандовал несколько построений и движений и точно так же за каждое или хвалил, или благодарил нас. Мне, конечно, в это время было не до Сутгофа, и я не мог заметить, как на него действовали расточаемые государем похвалы нам, но полагаю, что не всякий в это время согласился бы быть в его шкуре.
