Что убеждение это овладело теперь всеми благонамеренными сословиями, что почти ежедневные неистовства самой презренной берлинской черни, не знавшей более никаких границ, угрожали и жизням и собственностям.
Что с этой минуты король полагает, что наступило время прекратить такой порядок вещей, нетерпимого и несовместного с честью Пруссии; и что, опираясь на непоколебимую верность своего войска, прошедшего через целую эпоху всевозможных испытаний невредимым и непорочным, он объявляет все случившееся с февраля 1847 года отстраненным и несуществующим, прежние же законы и постановления монархии – вновь установленными во всей своей силе; и лица, противящиеся, им будут сочтены изменниками и вне закона; и что, наконец, везде, где оно только окажется нужным, войско и военная сила будут отвечать за исполнение настоящего постановления.
II. После бедственных Берлинских дней прусский король объявил, что отныне Пруссия сливается с Германией.
Без сомнения, значение этого выражения было понято немногими лишь людьми, но большая часть пруссаков, в особенности войско, оплакивает это решение, не будучи в состоянии свыкнуться с мыслью, что столь исключительно военного характера монархия, имеющая такие исключительные интересы и предания, должна вдруг отказаться от своего прошедшего и впредь признать своим – прошедшее всей остальной Германии, с которой она не имеет ни тесных связей, ни даже каких-либо хорошо доказанных сношений по общим интересам, по крайней мере в большинстве провинций, составляющих королевство.
Неудовольствие существует, это несомненно; честь войска столько же оскорблена, сколько оскорблены и его самые дорогие преданья; сама страна испытывает и, очень вероятно, долго еще будет испытывать лишь неблагоприятные результаты, происходящие как от совершенного переворота, так и от неурядицы мыслей, от совершенного расстройства всего общественного порядка и частных отношений, которые, по несчастию, заменяют прошедшие: благосостояние, безопасность и благоденствие, – бывшие предметами справедливого удивления Европы.
Но если к этим грустным истинам надо еще прибавить, что прошедшее свергнуто и ничто не создано, что могло бы его заменить, что безначалие продолжается, что нахальство увеличивается и затрагивает уже принцип о законности престолонаследия, надо согласиться, что всякий истинный пруссак должен испугаться результата беспорядков двух последних месяцев и он отныне смотрит на гибель своего отечества, как на вещь почти неминуемую.
Естественно, что чувство благородной любви к отечеству заставляет искать средства спасти отечество, вопреки лицам, желающим его погибели, и восстановить старинное прусское знамя для того, чтоб соединить под ним всех тех, которые не желают дать погибнуть монархии.
Берлин, изменнически восставший против своего короля, имеет ли право предписывать законы всему королевству? Подчиниться воле толпы, овладевшей властью, не значит ли это предоставить ей странную силу?
И если правительство настолько слабо, что не может найти средство восторжествовать над нею, следует ли из этого, что вся монархия должна ей подчиниться? Если смелость нескольких подлецов приговорить прусского принца, законного наследника престола, к лишению всех прав его, надо ли из этого вывести, что Пруссия должна признать столь гнусное действие?
Если, по несчастию, подобное действие прошло бы в Берлине безнаказанно и король дал бы на то свое согласие, нельзя предполагать, что король сохранил действие своей свободной воли; подобное согласие было бы у него вынуждено, как у пленника – силой.
В этом несчастном случае я полагаю, что принц Прусский не должен бы подчиняться подобному решению. Ему бы следовало требовать возвращение своих неотъемлемых прав; он должен их требовать посредством вооруженной силы; все войско и большинство всей страны приняли бы его сторону.
Два средства представились бы ему, чтоб снова завладеть своим престолом: первое состояло бы в соединении его с войсками, находящимися в настоящую минуту в Голштинии, преданность которых ему известна; войско это немногочисленно, но испытано и находится ближе других к Берлину.
С ним он мог бы тотчас идти на Берлин, освободить короля, овладеть столицей и подвергнуть справедливому наказанию всех подлецов, которые там преобладают.
Второе средство состояло бы в том, чтобы сначала удостовериться в чувствах графа Дона, командующего 1-м корпусом, и генерала Колломба, командующего войсками в Познани; я же не сомневаюсь в искренности их национального чувства. Принц Прусский мог бы тогда отправиться в Данциг или Пиллау, собрать 1-й корпус на берегах Вислы, присоединить к нему часть или даже все находящееся в Познани войско, которым можно располагать, и всем вместе идти на Берлин.
В обоих случаях успех несомненен. Первый представляет более выгод по скорости своего исполнения; второй имел бы преимуществом опираться на наше войско, как на резерв, готовый идти на помощь принцу, но только в случае вмешательства Франции или Южной Германии.
Настало, по-моему, время с полным доверием открыться генералам графу Дону и Колломбу, чрез посредство здешнего прусского министра. Его дело будет выбрать верный и непредосудительный способ, чтоб в этом удостовериться.
Но если принц Прусский так слаб, что возвратится теперь же в Берлин, после того, как настоящее направление оказалось таким гнусным в отношении его, то это была бы непростительная ошибка, могущая наконец совершенно погубить Прусскую монархию, потому что принц должен бы был подписать унизительные, почти позорные условия и правая сторона с той же самой минуты потеряла бы всякий предлог к противодействию и всякую надежду на спасение правого дела.
Высочайший манифест 14 марта 1848 г.
[144]
Божиею милостию МЫ, НИКОЛАЙ ПЕРВЫЙ, ИМПЕРАТОР и САМОДЕРЖЕЦ ВСЕРОССИЙСКИЙ, и прочая, и прочая, и прочая, объявляем всенародно.
После благословений долголетнего мира запад Европы внезапно взволнован ныне смутами, грозящими ниспровержением законных властей и всякого общественного устройства.
Возникнув сперва во Франции, мятеж и безначалие скоро сообщились сопредельной Германии, и, разливаясь повсеместно с наглостию, возраставшею по мере уступчивости правительств, разрушительный поток сей прикоснулся наконец и союзных Нам империи Австрийской и королевства Прусского. Теперь, не зная более пределов, дерзость угрожает, в безумии своем, и Нашей, Богом Нам вверенной России.
Но да не будет так!
По заветному примеру православных Наших предков, призвав в помощь Бога Всемогущего, Мы готовы встретить врагов Наших, где бы они ни предстали, и, не щадя Себя, будем, в неразрывном союзе со святою нашей Русью, защищать честь имени русского и неприкосновенность пределов Наших.
Мы удостоверены, что всякий русский, всякий верноподданный Наш, ответит радостно на призыв своего Государя; что древний наш возглас: «За веру, Царя и Отечество!» – и ныне предукажет нам путь к победе; и тогда, в чувствах благоговейной признательности, как теперь в чувствах святого на него упования, мы все вместе воскликнем: «С нами Бог! Разумейте, языцы, и покоряйтеся, яко с нами Бог!»
