Медики решительно советуют мне пожить во Флоренции; но с семейством многочисленным
[154] и состоянием недостаточным
[155], особенно с того времени, как наши крестьяне, подобно другим, худо платят оброк, не могу и думать о путешествии. Есть, однако ж, способ и зависит единственно от вашего соизволения, без всякого ущерба или убытка для казны.
Резидент наш во Флоренции, г. Сверчков, будучи весьма слабого здоровья, думает, как мне сказывали, скоро оставить свое место, которого смиренно, но убедительно прошу для себя у Вашего Императорского Величества, уже изъявив причину – надежду действием хорошего климата спастися там от чахотки, и, может быть, преждевременной смерти.
Без нескромности, кажется, могу сказать, что имею понятие о политических отношениях России к державам Европейским и не хуже другого исполнил бы эту должность.
23 года, по воле Императора Александра, я неутомимо писал историю, назывался Государственным историографом, но не получал никакого жалования от Государства и никаких денежных наград, кроме суммы, выданной мне в 1816 году из кабинета для платежа типографщикам за печатание десяти первых томов, и кроме двух тысяч пенсии (ассигнациями), определенной мне, как почетному члену Московского университета. Я жил плодами своих трудов; но теперь уже дописываю последний том: с ним кончится и моя деятельность и мой важнейший доход.
Если Ваше Императорское Величество милостиво исполните мою всеподданнейшую просьбу, то это будет для меня величайшим благодеянием: других желаний и видов не имею. Неисполнение, признаюсь, огорчит меня; но да будет воля Божия! Ничто не охладит в душе моей истинной любви к вам и признательности за благоволение и лестную доверенность, которые вы мне уже оказали.
Могу ли ждать ответ? По крайней, мере мысль о долговременной неизвестности, в теперешнем моем физическом состоянии, несколько тревожит мое воображение.
Ответ государя от 6 апреля 1826 г.
Ежели не ранее вам отвечал, любезный Николай Михайлович, то не полагайте, чтобы то было из забывчивости, но, напротив, из желания о всем дать ответ удовлетворительный. Я искал приладить желание ваше с возможностью и полагаю, что, может, успел в том. Предлагаю вам следующее, но наперед благодарю вас сердечно и за доверенность, и за содержание письма вашего; жалею сердечно, что первая услуга, которую вы ставите меня в возможность вам оказать, клонится к тому, чтоб вас удалить от всех нас.
Вы поверите, надеюсь, без труда, что с сердечным прискорбием убеждаюсь, что сие временное удаление необходимо. Но так, видно, Богу угодно, и должно сему покориться без ропота. Однако покуда я, быв здесь, привел в порядок ваше летнее квартирование
[156] в надежде, что пригодится.
Но обратимся к делу. Вам надо ехать в Италию – вот что хотят медики; надо их послушать и избрать лучший способ, т. е. покойнейший, как туда доехать: морем ли до Италии, или только до Любека, или сухим путем?
Пребывание в Италии не должно вас тревожить, ибо хотя место во Флоренции еще не вакантно, но Российскому историографу не нужно подобного предлога, дабы иметь способ там жить свободно и заниматься своим делом, которое, без лести, кажется, стоит дипломатической корреспонденции, особенно Флорентийской. Словом, я прошу вас не беспокоиться об этом, и, хотя мне в угождение, дайте мне озаботиться способом устроить вашу поездку.
Про Стутгарт я вам и не говорю; хотят, чтобы вы были в Италии; стало, туда и ехать должно. Прошу вас только уведомить меня, как и куда решитесь ехать, а прочее я все устрою.
Повторяю, что мне больно слышать и верить, что вам надо ехать; дай Бог, чтобы здоровье ваше скоро восстановилось и возвратило бы вас к тем, кои вас искренне любят и уважают; причтите меня к этим.
Вас искренне любящий
Письмо Карамзина
С.-Петербург, 7 апреля 1826 г.
Всемилостивейший Государь!
И любезнейший! прибавляю от глубины сердца. Какое неизъяснимо трогательное и гораздо более нежели милостивое письмо! Нет слов для выражения моей благодарности: она, пока дышу, будет одним из живейших чувств моей души. Пишу это сквозь сладкие слезы, с умилением необыкновенным.
О! как буду желать скорее оправиться, чтобы скорее возвратиться в отечество. И в чужой земле надеюсь беспрестанно заниматься Россиею: во-первых, думаю кончить последний том «Истории» во Флоренции; во-вторых, буду читать с жадностью о всех действиях вашего царствования и ежедневно молить Бога, чтобы Он даровал успех всем вашим намерениям для государственного блага вверенной вам от Него державы.
Смею сказать простосердечно, что вы, императрицы и все ваше августейшее семейство постоянным изъявлением ко мне благоволения и ласки сделались как бы родными для моего сердца. Но чтобы наслаждаться счастьем быть при вас, должно быть здоровым; а внутреннее чувство мое, еще более всех медиков, удостоверяет меня, что действительнейшее к тому средство есть путешествие и перемена климата, не лекарства.
Вы приказываете мне с истинно отеческим участием сказать: как мы хотим ехать? Вот наш план: в июне сесть со всем семейством на корабль в Кронштадте и плыть до Бордо (плавание, совершаемое обыкновенно недели в 3); там выйти на берег, сухим путем ехать до Марселя и в нем сесть снова на корабль, чтобы плыть в Ливорну. Вы говорите: «Я все устрою!» Читая и повторяя это слово, умею только плакать.
Без забот и сомнений предаюсь в волю Божию и вашу… между тем смотрю на портрет Александров с любовию, которую имел к нему живому: он оставил мне богатое наследство в вашей ко мне милости. Вы, мой второй хозяин Царскосельский, подумали о приготовлении и тамошнего нашего жилища.
К сожалению, сборы путешествия не дадут мне времени пожить еще до отъезда в месте столь великих и трогательных воспоминаний. Но если бы нашелся в зданиях, принадлежащих к Таврическому дворцу, уголок скромный, сухой и теплый для историографа с семейством, то мы могли бы еще недели три подышать там лучшим городского воздухом, занимаясь в то же время и нашими сборами.
