Допрося его тогда при председателях палат и при моих советниках, я тогда же отправил его с частным приставом и жандармами к С.-Петербургскому военному генерал-губернатору при донесении моем на имя государя в собственные руки; вместе с тем дал знать о сем графу Алексею Андреевичу Аракчееву, который, как видно, успел написать о сем государю с фельдъегерем, отчего его донесение пришло прежде моего, а мое осталось скрытым.
Вот отчего ему и его полковому командиру вышло благоволение государя; а обо мне ни слова не сказано, тогда как по-настоящему начальство военного поселения заслуживало похвалу за то, что поселяне так опасались его, что из страха не приняли предложения возмутителя; но со всем тем не обнаружили его, и он остался бы скрытым, и мог еще сделать попытку и даже успеть по другим полкам, если бы он не был нами обнаружен и лишен способа произвести и впредь такое дело.
Впоследствии времени, когда государь короновался в Москве и сей самый отряд возвращался из Москвы, интригами начальников его, генерал-адъютантов Демидова и Исленьева, поставлен был против меня великий князь Михаил Павлович, который наговорил мне много неприятностей и выпросил у государя, чтоб меня уволили от должности губернатора, как будто без моего прошения, а после отдали под суд по делу графа Аракчеева, которое давно было уже решено и я не найден был виновным, и тут скрыли сие от государя, представили ему виновным и тем вовлекли его в несправедливость против верного слуги его.
Письма императора Николая I барону И. И. Дибичу
Публикации этих чрезвычайно интересных писем предпослана редакционная врезка, в которой среди прочего читаем:
«В этих письмах яркими красками обрисовывается нерасположение Императора Николая I к генералу Ермолову, говоря о котором Государь употребляет эпитет Cet homme
[159], прибавляя: «Этот человек, который ложь признает добродетелью, если она может принести ему пользу».
Да простит Бог тем лицам, которые выставили героя и даровитого полководца в глазах Государя в дурном свете и тем навсегда лишили отечество просвещенного, истинно русского государственного деятеля!
[160]»
С.-Петербург, 27 февраля 1827 г.
[161] Письмо ваше, любезный Иван Иванович, получил я третьего дня и весьма благодарен за поспешност ь, с которою едете, и за сообщенные известия. Дай Бог, чтобы я скоро получил уведомление о счастливом прибытии в Тифлис и что все не так плохо, как, к несчастию, кажется по сведениям, которые оттуда доходят; я уже не знаю, чему верить, и жду, чтобы окончательно судить, вашего донесения.
Здесь все, слава Богу, в порядке; я весьма доволен графом Толстым и графом Чернышевым; мы ладим очень хорошо, и сколько я заметить могу, и они между собою очень дружны. Граф помолодел и уверяет, что я его этим спас от тяжелой болезни.
Вот письмо к вам от графа Аракчеева; оно вас изумит не менее всех нас; я получил целых два, одно в другом, в котором он меня уверяет, что это кто-нибудь из злоумышленников изобрел дело на него, и что я погрешу, если сему верить буду! Je vous abandonne les reflexions
[162].
Рапорты Паскевича насчет состояния кавалерии и артиллерии меня беспокоят, и я любопытен слышать твое мнение.
Смотря на карту, мне пришло в голову, что, если, по причине продовольствия, трудно будет держаться постоянного плана кампании на Тавризе, не хорошо ли б было сделать из Баку или Дербента на Инзили, с тем чтобы прочной ногой им завладеть как пунктом весьма важным для нас навсегда.
Сие исполнить может быть возможным как употребя всю флотилию и суда, как привезут провиант. C’est une idе́e que je vous soumets, dе́cidez comme Vous le trouverez possible ou prе́fе́rable
[163].
Дай Бог вам полного успеха и да благословит наши добрые намерения. Прощайте, любезный Иван Иванович, верьте искреннему уважению и дружбе моей, вам искренно доброжелательный
Паскевичу и Адлербергу мой поклон.
Петергоф, 8 марта 1827 г.
[164] (Перевод с фр.) 4-го числа этого месяца я получил ваше первое письмо из Тифлиса, любезный друг, и вы легко можете представить себе, с каким нетерпением и удовольствием я читал его. Признаюсь вам, я весьма рад при мысли, что вы на месте и своими глазами можете все обсудить среди этого лабиринта интриг; я надеюсь, что вы не позволите обольстить себя этому человеку, для которого ложь составляет добродетель, если он может извлечь из нее пользу, и который пренебрегает получаемыми приказаниями.
Наконец, да поможет вам Господь и да вразумит Он вас, чтобы быть справедливым. Я с нетерпением ожидаю обещанных вами известий.
Здесь все в порядке, и я доволен ходом дел. Толстой справляется наилучшим образом, а Чернышев хорош, хотя выходки, ему свойственные, прорываются часто.
Военный министр не дал удовлетворительного ответа на требования комитета, и, кажется, дело идет плохо. Толстой крепко стоит на своем и говорит категорически; надо ждать развязки.
С.-Петербург, 10-го числа [марта 1827 г.]
[165] Я еще не имею известий от вас, хотя рапорт Паскевича от 23-го дошел до меня. Может быть, получу завтра, так как почта запаздывает. Г. Бенкендорф говорит в письме об ужасе, который произвел ваш приезд и о радости многих честных людей видеть вас там; он, по-видимому, сильно убежден в дурных намерениях Ермолова, прошлых и настоящих; было бы весьма существенно постараться разузнать в особенности, кто руководители зла в этом гнезде интриг, и непременно удалить их, дабы ведали, что подобные люди не могут быть терпимы, раз они обличены.
12-го числа [марта 1827 г.]
[166] В тот самый вечер, когда я писал вам, я получил, любезный друг, ваше письмо от 23-го и ваш журнал, а вчера вечером приехал курьер с вашим интересным письмом от 28-го. Что вы хотите, чтобы я сказал вам после подобного чтения? Если вы, будучи на месте, не сочли еще возможным принять решение, как же мне это сделать на таком расстоянии и после всего того, что сообщено вами.
