Ни мнения, ни угрозы, ни ругательства иностранные не могут и не должны нас пугать; с нами Бог, и никто же на ны, и с твердым духом будем стоять за наше правое дело с полной надеждой на Божию помощь. Следствие предоставь законному течению и бери к ответу всех виновных; пощады быть не может в подобных замыслах.
Я был третьего дня в прекрасно устроенной Римско-католической духовной академии; ректор очень хорош и говорил мне с ужасом про дух духовенства в царстве, про дурное влияние, которое старались здесь приобрести приезжавшие епископы, и просил меня настоятельно не присылать в академию учеников из царства, не ручаясь за последствия, ежели придут в сообщение с его учениками, которыми покуда доволен.
Однако надо будет подумать, как сему помочь; ибо пора подумать о будущем духовенстве царства и приготовить его таким, каким надо.
С.-Петербург, 30 января (11 февраля) 1845 г.
Ты знаешь уже, что за несчастие вновь нас постигло! Непостижима воля Божия, а пред ней должно нам смиряться; но тяжело остающимся! По приезде твоем переговорим о многом, нам угрожающем; политический горизонт более и более чернеет, и нам должно готовиться на упорный бой, ежели не физический, то на моральный, с которым, может быть, труднее бороться.
Потому надо нам усугубить усилия отстранить все, что у нас нам угрожает опасностью, и устроить все так, чтобы в этом хотя быть со свободными руками. Мнимая папская булла – скорее счастливое появление, потому что многим откроет глаза и разуверит насчет мнимого католического усердия, служащего одной маскою чисто революционным замыслам, и потому, ежели уступать нам в справедливых наших намерениях устранять все опасное опасением раздражать или пугать католиков, мы сами им служить будем, т. е. революционному духу.
Настало время, повторяю, где следует нам поступать решительно, довершая недовершенное и становясь твердой ногой там, где мы покуда еще живем пришельцами; вот будет предмет наших занятий.
С.-Петербург, 6 (18) апреля 1845 г.
Я всегда был мнения того, что нет ни благодарности, ни еще менее верности в этих людях; один страх и убеждение потерять все последнее, что осталось, их еще удерживает. Доколь мы сильны не одним числом войск, но неумолимыми мерами сближения с Россией, лишением их всех особенностей, составляющих остаток их мнимой народности, дотоль мы будем иметь верх, хотя со временем и при постоянной настойчивости.
Но лишь только мы ослабнем или в мерах сих, или вдадимся в доверчивость к ним, все пропадет, и гибель неминуема. Пруссаки делают свое, ругая нас напропалую; и я уверен был, что ежели король не удовлетворит их общему желанию, то непременно припишут это моему влиянию и увещаниям.
Это мнение мне похвальный лист, ибо доказывает, что мой образ мыслей нигде не подвержен сомнению. Но про это мне из Берлина ничего не пишут; кажется, как будто притихло покуда.
Палермо, 25 октября (6 ноября) 1845 г.
Ты хорошо сделал, что писал в Берлин насчет дерзости журналов, хотя уверен я, что все даром; потому что там все так идет. Новая канальская выдумка поляков о монахинях произвела в Риме желаемое ими действие; баба, которую они нарядили в сию должность, там, и ей делается формальный допрос.
Мы никогда не спасемся от подобных выходок, ибо ныне иначе не воюют, как ложью. Здесь покуда все тихо и хорошо. Принимают нас во всех сословиях как нельзя лучше, и простой народ приветлив до крайности.
С.-Петербург, 7 (19) февраля 1846 г.
Искренно благодарю тебя, мой любезный отец-командир, за поздравление с помолвкой нашей Оли. Слава Богу, что она нашла тоже себе по сердцу, достойного себя. Вовсе неожиданно нам было подобное, и мы в том видеть хотим Божие благословение. Будем надеяться на милость Его и впредь.
Кажется, эта свадьба, как ни говорят, не нравится ни в Берлине, ни в Вене; но Бог с ними, не мешайся они только в наши дела. Покуда пруссаки, кажется, поиспугались тому, что у них открылось: очень им здорово. Хотя не верю истинно, а еще менее возможности исполнить замыслы у нас, но не мешает и нам держать ухо востро, что, я думаю, и делается.
С.-Петербург, 16 (28) февраля 1846 г.
Признаюсь тебе, хотя, может быть, это и грешно, но я с особенною радостию узнал про новые безумства поляков; ибо они так кстати проявились, что, кажется, всем откроют глаза и докажут наконец, какими единственными мерами можно с ними управляться. Но что еще более меня порадовало, это то, что мужики их ловят и выдают – вот нам разительное доказательство, что народ добр, так и привык, ежели не привязался, к нашему порядку.
Это лучшая для нас гарантия. Хотя ты всегда был разрешен поступать с подобными злодеями по полевому уложению, но для вящего сему еще подтверждения посылаю тебе новый о сем указ, я его сообщаю и австрийцам и пруссакам не за тем, чтобы надеялся нашим примером заставить их столь же строго наказывать, ибо филантропическая трусость или трусливая филантропия (как это тебе угодно будет назвать), верно, им помешает, но чтобы доказать им, что я не переменяю своего образа действия, глядя на них.
Затем пусть делают, что они хотят, над ними и трость. Воротился Состынский из Берлина, и он говорит, что короля все не терпят.
С.-Петербург, 28 февраля (12 марта) 1846 г.
Новая попытка Дзялынского на Позен мне служит только новым доказательством дерзости и самонадеянности каналий поляков, а с другой – беспечности и глупости прусской полиции, не знавшей или не умевшей узнать, что под носом готовилось с толикой дерзостью! Как после того надеяться на их деятельное содействие к разбору этого сложного дела и на усердие преследовать все эти пагубные замыслы? Не знаю даже, будут ли своих каналий судить военным судом.
Ежели австрийцы глупо дали созреть всему заговору, ничего не хотя ни знать, ни видеть, ежели с обыкновенной своей мешкотой и формами сбирали войска воевать на Краков, когда мы все кончили двумя батальонами; зато, при всем их глупом важничании, объявили они штанд-рехт
[208], т. е. la loi martiale
[209], и я уверен, что за Меттернихом дело не станет и с канальями поступят они начисто.
Но повторяю, на пруссаков ничуть не полагаюсь. Жаль, что не удалось краковских шельм переловить нам; у них половина уйдет или отпустят, и опять шельмы варить кашу будут по-своему; вряд ли не так будет. Из Вены мне пишут, что мужики в Галиции душат не только помещиков, но и попов, а других вяжут и представляют к начальству.
Как это им здорово, да и императрицам и фанатической партии, дабы убедились наконец, что за народ эти попы и прав ли был я, что их привожу к порядку. Слава Богу, что у нас все тихо; но будь осторожен, чуть подозрительных бери к ответу, и воспользуемся сим случаем, чтобы вновь очистить или дочистить край от столько сору, сколько можно; пора с ними надолго кончить. Войскам дай возможный покой.
