На их пятах следовал Азовский полк (не более 600 человек), который мгновенно ворвался в укрепление, но так же скоро, в расстроенных рядах, бежал из него, и можно было ясно видеть, как, окруженный со всех сторон неприятелем, полк этот был отброшен в глубину леса.
Неумолкаемый огонь доказывал упорный бой. В то же время мы заметили, что турецкая колонна, приблизительно до 5000 человек, двинулась с оконечности правого фланга лагеря в тыл Азовского полка, как указывала поднявшаяся пыль над лесом, где наступала эта колонна.
Я всплеснул руками и, обратясь к Кушелеву, сказал: “Вы видите последствия необдуманного действия в лесу, без предварительной подготовки. Произошло именно то, чего я вчера опасался”.
Между тем прискакал адъютант генерала Дурново с донесением, что лагерь взят и генерал его просит подкрепления.
Ему указали на последствия, и в ту же минуту второй посланный, с расстроенным лицом, поспешно сообщал мне, что генерал Дурново и все штаб-офицеры Азовского полка убиты, что из всего полка осталась горсть, которая отбивается в лесу от нескольких тысяч турок.
О штурме лагеря нельзя было и думать. Оставалось спасать остатки азовцев и поддержать их отступление, тогда как в моем распоряжении была только одна слабая бригада генерала Деллингсгаузена и один батальон Днепровский, который я удержал на всякий случай.
Почти в то же время явился генерал-майор Симанский с объяснением, что турецкая пехота, угрожавшая левому флангу, потянулась назад к лагерю и 20-й егерский полк может быть свободно двинут в другое место.
Отдав нужные для сего приказания, я поспешил направить батальон Украинского полка (из бригады Деллингсгаузена) по дороге, где начали уже появляться раненые азовцы, с решительным повелением принять на себя и поддержать преследуемый турками полк, но ни в каком случае не идти далее.
И здесь, однако же, моя несчастная звезда отразилась на этом батальоне, который, по вступлении в лес, был увлечен в рукопашный бой и, опрокинув турок, вместе с горстью Азовского полка пустился их преследовать. Тогда вскричал я генералу Симанскому: “Спешите туда и примите начальство над этими бешеными!”
Ни ружейный огонь, ни картечь не могли удержать увлеченного отвагой Украинского батальона. Он ворвался вместе с турками в лагерь, откуда, подобно Азовскому полку, был также быстро отброшен, и только с помощью давно сражавшегося в лесу Днепровского батальона, а также уцелевшими остатками азовцев и двинутого на помощь 20-го егерского полка с уланами генерала Ностица, мог отступить, удерживая стремительный напор турецких войск.
Генерал Симанский, только что прибывший к месту боя, был убит в ту минуту, когда штурмующие были опрокинуты и преследуемы массами неприятельской кавалерии».
Прерывая здесь подлинный рассказ принца Евгения
[316] об этом кровопролитном деле, мне остается добавить, что к ночи 19 сентября весь отряд его собрался вновь у деревни Гаджи-асаклар, где оставался вагенбург
[317] при небольшом прикрытии.
Со стороны генерала Бистрома атака была столь же неуспешна. Предпринятая с тремя батальонами лейб-гренадер и лейб-егерей, которые смело устремились на укрепление и даже достигли рва, она была отбита метким огнем турецкой пехоты, несмотря на троекратно повторенное нападение.
Потеря в обоих отрядах простиралась до 2000 нижних чинов и двух генералов. Кроме того, пал Генерального штаба капитан Вельяминов-Зернов и тяжело ранены все батальонные командиры гвардейских частей.
Главною причиной неудачи сражения 18 сентября 1828 г. были не только наши слабые силы, но и местность, на которой происходили действия. Турецкий укрепленный лагерь на высотах Куртме, господствующих над всею окрестностью, представлял для обороны большие выгоды.
Вся западная оконечность высот была опоясана лесом и кустами, столь густыми, что атакующие войска лишены были возможности развернуть свои части и установить артиллерию для обстреливания укреплений. В особенности со стороны принца лесистая местность была до того пересечена, что вся кавалерия оставалась в бездействии, а артиллерия, сжатая на тесном пространстве, могла открыть огонь с слишком дальней дистанции.
Расстояние между отрядами генерала Бистрома и принца было так велико, что звук выстрелов едва достигал до слуха с той и другой стороны, отчего не было ни единства, ни связи в движениях и каждый отряд дрался с неприятелем отдельно. Леса и глубокие овраги без дорог совершенно разобщали войска на всем протяжении, что и побуждало генерала Бистрома, ближе других знакомого с местностью, так упорно отклонять нападение.
Только в южном направлении от турецкого лагеря, по Бургасской дороге, высоты были более открытые, и оттуда с выгодой можно было повести атаку; но для этого требовалось втрое более войск, чем было у нас под рукою, и что, при слабости всего осадного корпуса под Варной, было даже немыслимо.
Оба начальника отрядов с полным самоотвержением исполнили дело, предпринятое против их собственной воли и убеждения. На долю принца Виртембергского выпала более трудная борьба, и мужество, доказанное им на полях сражений прежних войн, не изменило ему ни на минуту в критическом положении отряда 18 сентября.
Стойко удерживал он напор турок своим арьергардом под начальством генерала Деллингсгаузена и не прежде дал сигнал к отступлению, когда замолкли вдали последние выстрелы отряда генерала Бистрома.
В своих личных суждениях об этом несчастном деле принц находит двух виновников: графа Дибича и Сухозанета. Более всего – первого из них, как давнишнего его врага, еще со времени Кульмского сражения в 1813 году, и который будто бы из мести хотел погубить его.
Смею думать, что столь важное обвинение, по крайней мере – преувеличено. Скорее можно и должно допустить, что если бы граф Дибич, которому нельзя отказать в военной опытности и даже дарованиях, лично осмотрел местность и расположение турецкого лагеря, то, несомненно, убедился бы в безуспешности атаки столь малым числом войск и не настаивал бы у государя на исполнении ее.
Во всяком случае, было ли это последствием непримиримой вражды, или простою, хотя значительною ошибкой, но сражение 18 сентября 1828 г. невыгодно отразилось на ход осады. Паша Омер-Врионе, ободренный своим успехом, укреплялся более и более на неприступных высотах и тем поощрял гарнизон Варны к обороне крепости до последней крайности.
