20 сентября дошел, чрез лазутчиков, до государя слух, что Омер-Врионе ищет обойти позицию генерала Бистрома и с этою целью пробивает сквозь леса и кустарники новую дорогу от своего левого углового укрепления. Этим средством он мог неожиданно напасть в тыл нижнего блокадного отряда и, опрокинув его, поставить в безвыходное положение.
По важности своей известие это требовало точного исследования, и генерал Бистром, вследствие личного повеления государя, возложил на меня эту обязанность. По свойству местности, окружающей турецкий лагерь, невозможно было подойти к нему для обозрения иначе, как скрытно, с небольшою пехотною командой.
Выбрано было 10 охотников из разных частей войск, и с ними я с раннего утра отправился прямо лесом к левому флангу неприятельского лагеря. Поручение было не без опасности. Кругом занятого турками укрепления сторожила цепь часовых, впереди ходили пешие патрули, и избегнуть их можно было только счастливым случаем.
Пробираясь без шума среди кустов и прислушиваясь к каждому шороху и звуку, я на каждой замеченной тропе оставлял одного человека для наблюдения. Таким образом подвигаясь вперед, мне удалось обогнуть все укрепление и настолько к нему приблизиться, что с дерева, на которое я кое-как взобрался, мог даже снять на бумагу новые возводимые турками окопы, что, вероятно, и подало повод к слуху о новой дороге.
Не довольствуясь этим обозрением, я счел нужным проникнуть до дороги, ведущей в Гаджи-асаклар (той самой, по которой наступала колонна принца Евгения 18 сентября), откуда неприятелю еще легче было бы проложить сквозь лес новое сообщение для обхода генерала Бистрома и нападения на нижний отряд. Но и здесь турки, при обыкновенной их беспечности, не предприняли никаких работ, и я с полною уверенностью мог донести о том.
День склонялся к вечеру, как, усталый и в изорванной одежде, я возвратился к отряду с 8 только охотниками, так как двое из них пропади без вести. Генерал Бистром ожидал моего прибытия на крайнем редуте и в тот же вечер отправил меня к государю на корабль «Париж», куда, однако ж, я не мог прибыть ранее 11 часов ночи.
Граф Дибич принял меня в своей каюте, внимательно выслушал все объяснения и велел ночевать на корабле. Позванный к ужину вместе с блестящею царскою свитой, среди коей появление армейского офицера прямо с бивака резко отличалось, я почти в первый раз спокойно отдохнул после двухмесячных боевых тревог и лишений.
В 8 часов утра я был позван к государю, на палубу.
– Ты меня очень успокоил, – сказал милостиво император, – и я сердечно тебя благодарю. Передай от меня Карлу Ивановичу (имя генерала Бистрома), что на него и на всех вас я твердо полагаюсь. Еще небольшое усилие, и крепость скоро будет в нашей власти. – Затем, перекрестив меня, добавил: – Да сохранит тебя Бог!
Эти выраженные от души слова остались навсегда врезанными в памяти моей и в сердце. Чрез три дня после того рушился последний оплот храбрых защитников Варны: два бастиона взорваны минами, прилегающий к ним городской квартал превращен в груду камней и самый дом, где жил паша, – разрушен до основания.
Крепость, после 2½-месячной осады, безусловно, сдалась наконец 29 сентября 1828 г., между тем как корпус Омер-Врионе, после тщетных усилий подать ей помощь, быстро отступил в ночь с 28-го на 29-е число к Камчику, преследуемый войсками генералов Бистрома и принца Виртембергского.
Варна, в первый раз покоренная русским оружием, была важным во всех отношениях приобретением и много способствовала блестящим успехам наших войск в кампанию 1829 года
[318].
Рассказ из воспоминаний В. Т. Плаксина
[319]Известно, что император Николай не получил почти никакого школьного или книжного образования, равно как и младший брат его – Михаил; но природа дала одному здоровый сильный ум, а другому доброе, благородное, преданное сердце.
Потому в жизни императора Николая Павловича встречаются моменты и даже довольно сложные действия, на которых лежит ясная печать здравого смысла, ознаменованного просветительною рассудительностью. Вот, например, случай, когда он обнаружил эту рассудительность, еще бывши великим князем, и когда имел надобность применяться к действиям и воле своего державного брата Александра I.
Великий князь Николай Павлович тотчас по исключении из университета молодого профессора Арсеньева принял его к себе в Главное инженерное училище и рекомендовал его и других гонимых своей матери, вдовствовавшей императрице Марии Федоровне, которых она поместила у себя в заведениях. По этому случаю была у него довольно забавная встреча с Руничем, который сам рассказывал о ней в виде жалобы.
Когда Рунич получил Анненскую звезду, император Александр был в каком-то путешествии (по его обыкновению); а получивший награду, по принятому при дворе обычаю, должен представиться и благодарить старшего из князей.
Доложили Николаю Павловичу о Руниче – он вышел и, не давши ему сказать ни слова, начал от себя, от матери и от брата Михаила Павловича благодарить Рунича за Арсеньева и других выгнанных из университета, которых они теперь с радостью приобрели в свои заведения.
– Сделайте одолжение, нам очень нужны такие люди, пожалуйста, выгоняйте их побольше из университета, у нас для всех найдутся места.
Месяцев через шесть после своего воцарение, он приказал министру представить ему полный список всех запрещенных книг на французском, немецком и английском языках, с показанием причин, выпиской зловредных мест и с отзывами вообще о достоинствах каждого сочинения запрещенного и сравнительно, чего более можно ожидать от них: вреда или пользы?
Цензоры набрали более 120 названий и до 300 томов; он разбирал этот список вместе с Шишковым и, как некоторые говорят, с Жуковским, и нашли возможным безусловно запретить только менее десяти книг и столько же, кажется, продавать только ученым, а остальные более ста книг – пустить в общую продажу; преимущественно же при запрещении обращал внимание на мистические книги.
