Я счастлив, что ты также оценила наше вчерашнее вечернее bingerle, которое доставило нам лихорадочное наслаждение и заставило еще больше влюбиться друг в друга. Ты поймешь, милая подруга души моей, по всему, что я написал тебе вчера, насколько наши мысли вновь во всем совпали.
Воистину мы ежедневно доказываем друг другу, что вся наша жизнь состоит в нашем обоюдном обожании, и что мы совершенно обратились в одно существо и морально и физически, и потому все наши помыслы и желания одинаковы. Теперь я должен тебя оставить, чтобы пойти к обедне, и там наши мысли и наши молитвы тоже будут одинаковы. До свиданья, надеюсь, в 2½ часа.
Я вернулся с прогулки с дочерью, и меня клонит в сон, но перед тем, как лечь, хочу сказать тебе, как я счастлив нашей недавней встречей. Мы оба ощущали, что совершенно обезумели, и я чувствовал, что нам донельзя хотелось опять bingerle. Вот уж точно влюбились, как кошки, и только и думаем, как бы наслаждаться нашей любовью, которая составляет нашу жизнь и наше счастье. Все остальное не существует. […]
Я очень хорошо поспал как до, так и после ужина, и сходил посмотреть, как танцуют дети со своими товарищами, у которых был очень оживленный вид. Что касается меня, я радуюсь, как ребенок, что увижу тебя вечером на балу и вновь смогу гордиться […] своим сокровищем.
Я невольно вспомнил о нашей бедной сестре
[359], которая была в это вовлечена. Безусловно, ты права, когда сказала мне, что мы гадко поступили с ней, но должна была прочесть в моем письме, что я прошу у нее прощения за то, что усомнился в ней.
Конечно, мне будет приятно, если она нам пришлет конфет из Киева, ибо мы всегда ценили каждый знак внимания с ее стороны к каждому из нас, ибо я, как и ты, и более чем когда-либо, чувствую, что составляю единое существо с тобой, мой ангел, мое все, и это ощущение делает нас счастливыми, но его можно понять только, если любить друг друга, как мы.
Жизнь, о которой ты мечтаешь для нас, – это именно то, что мне подходит. Да, конечно, мы стремились бы к покою и к уединению, но нисколько не к общению со всеми его удовольствиями. […]
Вернувшись с бала, я опять сразу же берусь за перо, чтобы сказать тебе, обожаемый любимый ангел, что я счастлив, что наконец смог вальсировать с тобой, и что я чувствую себя еще более влюбленным, чем когда-либо и гордым, что принадлежу душой и телом моей обожаемой шалунье. Я чувствовал, что нам обоим страсть как хотелось bingerle, и если бы мы могли оказаться тотчас наедине, без него бы не обошлось.
Надеюсь, ты поняла, что я решил танцевать с другими, только чтобы иметь счастье возможность вальсировать с тобой, моим счастьем, всем для меня. Я ощутил, что для нас с тобой людей, нас окружавших, не существует. Мы видели лишь друг друга. Глаза наши невольно друг друга искали и тогда только успокаивались, когда мы могли друг друга видеть. Я нашел твой наряд восхитительным, и в моих глазах ты, конечно же, была самой красивой изо всех «прелестниц».
Мне показалось сначала, что ты была немного бледна, но позже твое милое лицо оживилось, и я без устали восхищался тобой как издали, так и вблизи. Я сразу заметил, что ты надела мои серьги и мои браслеты, а я специально надел твои очаровательные запонки с фиалками, но, к несчастью, мне так и не подвернулся случай тебе их показать, а они безупречно подходили к моему мундиру.
Ах, как меня тянуло к тебе за ужином, но я не смог сесть рядом с тобой, как нам обоим хотелось. О, какое мучение, всегда делать противоположное тому, что хочется. […]
Не забывай, я твой навсегда.
Понедельник 29 января/10 февраля, в 10½ часов утра.
Здравствуй, мой ангел, я прекрасно спал с ощущением счастья, оттого, что мне удалось вальсировать с тобой, и проснулся в 8½ утра еще более влюбленный, чем раньше, во все твое существо, которое составляет мое достояние, как и мое существо является достоянием твоим. О! Благодарю, благодарю за твое очаровательное вчерашнее письмо, которое мне так приятно читать и которое озарило меня еще большей радостью.
Все, что ты говоришь мне, – это именно то, что я сам испытываю, ибо мы любим друг друга одинаково, страстно и яростно, и в голове у нас лишь одна мысль – это наша любовь, составляющая нашу жизнь. Все остальное не существует для нас, и мы одинаково счастливы тем, что чувствуем себя полностью поглощенными друг другом.
Я не удивляюсь более, что у нас был одновременно один и тот же сон. Да сжалится над нами Бог и да позволит однажды сбыться нашей идее фикс! Ах, Ангел мой, меня тянет домой донельзя, и я теперь уже весь дрожу от нетерпения в ожидании сегодняшнего вечера и нашего bingerle. В 6 часов я надеюсь присоединиться к тебе, а потом снова в 8 часов, что касается утра, я последую твоему совету. Вместо сего письма я сам хотел бы полететь к тебе и очутиться в твоих объятиях. Люблю тебя больше жизни. До свидания.
№ 4. Александр II – княжне Екатерине Долгоруковой
С. П. Понедельник 29 января/10 февраля 1868 года, в 3½ часа пополудни.
После того как я отправил тебе письмо, мне пришлось вернуться к работе, а после обеда дантист Ивенс мучил меня до 2 часов. Я только что завершил свою скучную прогулку по саду, к тому же и погода весьма неприятна, и я не удержался и прошелся туда и обратно мимо вашего дома, надеясь увидеть тебя в окне, но – увы! Ничего. Я увидел лишь Сергея
[360], когда он выходил от вас. Теперь я возвращаюсь от своей невестки
[361], с которой я хотел встретиться с той поры, как она вновь впервые появилась на балу.
Она сказала, что прекрасно развлеклась, несмотря на разговоры о том, что она не может вальсировать. Она вчера хотела тебя увидеть, и поэтому я, выбрав тебя, нарочно прошел перед ней, после она сказала, что находит тебя очень милой, и я был доволен этим и горд. Она осведомилась также о твоей сестре и сожалеет, что та уже уехала.
Также она вспомнила, что они вместе танцевали в институте. Бедная Маша, как мне жалко ее, и как бы она была рада видеть нас на балу. Мне приятно, что ты одобряешь мое письмо, ибо чувствовал я себя виноватым перед ней, из-за тебя, моя гадкая, злая, и все же очаровательная шалунья.
