Бальзак упоминает Мольера чаще, чем любого другого писателя, а замечание, какое он обычно делает о нем, подтверждает, что он мог видеть две стороны всякого положения1107. В предисловии к «Комедиантам неведомо для себя» Бальзак рассматривал лишь одну сторону собственного положения: долгое восхождение и вершину, которой он почти достиг.
В начале мая 1847 г. Эвелина уехала из Парижа, чтобы подтвердить свое владение Верховней. По ее словам, ей не хотелось, чтобы Бальзак женился на нищенке. Он проводил ее до Франкфурта и немедленно вернулся в Париж; но город теперь казался ему кладбищем. «Мой дом – гроб. Я вижу своего волчонка во всякое время дня. Воспоминания терзают мне душу. Я буквально умираю от нескончаемой болезни» – болезни, которую он позже определит как «отсутствие счастья, которое увидел лишь мельком»1108. Никакие мысли не шли ему в голову; он постоянно вспоминал об их совместных путешествиях, «любя как женщина, но с мужским пылом», по-прежнему «слишком молодой» для того, чтобы не быть опасно влюбленным, но уже слишком старый, чтобы снова «завести» свой мозг. Подобно сказочному персонажу, он мечтал о дворце, но просыпался всякий раз в своей жалкой мансарде: «Отделка салона обойдется мне в 63 тысячи франков, а столовая – в 36 тысяч. Это ужасно. Я состряпаю несколько огромных романов и пьес, которые будут иметь успех, а питаться буду корками хлеба, натертыми чесноком, как евреи»1109. Железнодорожные акции, купленные на деньги Эвелины, упали на 300 франков ниже их покупной цены. Романы на огромные, амбициозные темы – «Крестьяне», «Мелкие буржуа», «Депутат от Арси»1110 – остались незавершенными, а цена дворца продолжала расти. «Вся бумага, которую я нарезал и приготовил для рукописей, расходуется на письма»1111. За письмами Бальзак ненадолго позволял себе забыть о рабочих, которым вскоре придется платить. Подвели его и собственные слуги: пока Бальзака не было дома, они тайком устроили экскурсию для его соседа. После относительно спокойного года его преследовали хвори и несчастные случаи – мучительные боли в желудке, боли в ногах, постоянные вывихи лодыжек. Он, вполне справедливо, боялся за свое сердце. За пределами дворца на улице Фортюне события принимали зловещий оборот: «Вы не представляете, сколько места отвоевал себе коммунизм – доктрина, которая состоит в ниспровергании всего, в дележке всего, даже продуктов и товаров, между всеми людьми, которые считаются братьями»1112. Хуже всего, он боялся, что Эвелина после ссор из-за денег стала его презирать. Он был сломленным человеком, который жил в рушащемся мире, но у него, как всегда, имелась гипотеза, которая все объясняла: «Доза счастья превысила объем моей души… мой идеал был реализован, моя мечта о счастье стала явью, а теперь все вдруг остановилось, и я ничего не чувствую… Ничто меня не тревожит, ничто не занимает, малейший поступок – заполнение бумаг, присмотр за рабочими – устрашает меня… У меня в голове роилась дюжина замыслов, а теперь все ушло; настанет полное крушение, но я не обращаю на это внимания. Я попробую сегодня сходить в театр и посмотреть новую пьесу»1113.
Одинокая жизнь Бальзака, уничтожение писем Эвелины и привычка надевать в обществе свой «бальзаковский костюм» не дает разглядеть в его письмах скрытые мотивы. Тем не менее, несомненно, подробно описывая свои физические и эмоциональные страдания, он поворачивал нож в ране, чтобы ускорить счастливое завершение. В субботу 14 августа 1847 г. он сел на поезд до Л’ИльАдама и снова увидел долину и лес, в которых побывал тридцать лет назад с другом отца, Вилле-ла-Феем: «Я словно очутился во сне… Я без остановки шел семь часов, как солдат на марше… Я видел все, но меня ничто не трогало, я не испытал тех чувств, которых ожидал. Ах! Если бы только со мной была моя Лина, мог бы сказать я, “там, под деревьями я мечтал о славе, здесь я думал о женщине, которая, возможно, меня любит; там я страдал от тирании матери” и т. д. – все бы что-то для меня значило!»1114 Бальзак завоевал два приза – любовь и славу, – но ничего не делал для того, чтобы подорвать материнскую «тиранию». Он по-прежнему был должен матери 4000 франков. Надо отметить, что в то время г-жа де Бальзак отчаянно нуждалась в деньгах: она платила за обучение двух сыновей Лоранс. По сравнению с другими долгами Бальзака, 4000 франков – сущий пустяк: например, в июне 1847 г. его портной получил от него 8830 франков. Единственным незамедлительным действием в пользу матери стал пункт в завещании, составленном в июне того года, по которому Эвелина через год после смерти Оноре должна была выплатить его матери скромную сумму в 3000 франков. Все остальное (в том числе и долги) переходило к Эвелине; отдельные сувениры Бальзак завещал Ежи и Анне, своим сестре, брату и племянницам, предполагаемой дочери, Мари дю Фресне, поверенному Гаво, Александру де Берни, доктору Накару, Зюльме Карро и Жюстену Гланда, старому школьному приятелю, которого он назначил душеприказчиком. Для себя он просил самые дешевые похороны1115.
Завещание Бальзака снова возбуждает подозрение в том, что его любовь к Эвелине сопровождалась враждебностью к матери. Возможно, те же чувства объясняют странные отношения с экономкой Луизой Бреньоль. Перед отъездом в Верховню Бальзак, можно сказать, сам подстроил очередную катастрофу. Их многолетнее сотрудничество окончилось полным разрывом. По словам Бальзака, он пытался найти Луизе новое место. Так, он просил барона Ротшильда осчастливить «красивую женщину», дав ей рекомендательное письмо на получение лицензии, дающей право торговать гербовой бумагой1116. Кроме того, Бальзак отдал Луизе кое-что из мебели и выплатил часть долга, составившего 10 тысяч франков. Когда Луиза на следующий год вышла замуж за вдовца, на ее свадьбе присутствовали мать Бальзака, его зять, торговец скобяным товаром Даблен и друг Бальзака Лоран-Жан1117. Свадьбу отметили практически в семейном кругу. Зато Эвелина услышала ужасную историю, действующим лицом которой как будто является совершенно другой человек: «печально известная» мадам де Бреньоль выкрала несколько писем Эвелины (их число варьируется) и шантажировала бывшего хозяина. Она требовала от него 30 тысяч франков и письменное извинение за то, как он с ней обращался. Гнев Бальзака по поводу «предательства» Луизы не имеет под собой никаких оснований. Видимо, он успешно разыграл истерический припадок в угоду ревнивой невесте. Неизвестно, прибегла ли Луиза Бреньоль на самом деле к шантажу или нет, но праведный гнев Бальзака по поводу ее злодеяний (отраженных, конечно, на ее «уродливом» лице) и противоречивые подробности, которые он сообщил Эвелине, а также его решение не подавать на Луизу в суд – все указывает на то, что он полностью сжег за собой мосты. Единственным сохранившимся следом того происшествия стало то, что он уничтожил все письма, полученные от Эвелины: «…печальнейший день моей жизни… за один час я прожил пятнадцать лет. Я бросал их в огонь по одному, глядя на даты! Я сохранил несколько цветков, несколько лоскутов платья и несколько поясков; но мое горе я буду держать при себе – ничто не может его выразить»1118. Бальзак собрался в Россию: бесполезно долее оставаться в «мавзолее», где работать стало почти невозможно. Он был недоволен самим собой, но обратил свою досаду и страх против всего мира; он упивался своим одиночеством, глядя, как письма Эвелины постепенно превращаются в пепел.
