Во втором письме (ноябрь 1847 г.) Бальзак описывал свое новое окружение: «У меня восхитительные апартаменты, состоящие из гостиной, кабинета и спальни. Кабинет оштукатурен в розовый цвет; в нем есть камин, превосходные ковры и удобная мебель. Во всех окнах прозрачные стекла, так что я вижу округу во всех направлениях. Можешь себе представить, как выглядит этот Лувр – у них пять или шесть таких апартаментов только для гостей»1121.
За четыре с половиной месяца, проведенные в Верховне, Бальзак всеми силами старался быть счастливым. Если не считать неоконченного «Письма из Киева», он написал всего несколько отрывков и вторую часть «Изнанки современной истории» (L’Envers de l’Histoire Contemporaine). Один из отрывков, «Виновница» (La Femme Auteur), вероятно, должен был послужить предостерегающей историей для сестры Лоры. Другой включает список из тридцати четырех персонажей, ни один из которых ранее не появлялся на страницах «Человеческой комедии». Вымышленный мир по-прежнему пытался расшириться и обновиться; но завершенный труд, «Посвященный» (L’Initié), местами кажется жалобой старика, который сетует на исчезновение веры, преданности и дисциплины. «Посвященный» стал его последним романом. По нему разбросаны сцены из жизни Бальзака, похожие на непроизвольные воспоминания: он вспоминает, как учился на факультете права, как наблюдал за прохожими на парижских улицах, обедал в ресторанчике на улице Турнон, сочинял памфлет о праве первородства, вел битвы с издателями и жил возле Обсерватории, где написал «Последнего шуана». Именно там живет в мнимой роскоши героиня «Посвященного», калека Ванда, не ведая, что роскошь – иллюзия, которую создал ее отец. Отказывая себе во всем и продавая книги, он заполнил одну комнату их лачуги сокровищами. Еще в Париже, чтобы подбодрить Бальзака, Лоран-Жан подарил ему «Сверчка на печи» Диккенса во французском переводе. Бальзак счел повесть «безупречным шедевром». На него произвел сильное впечатление тот факт, что Диккенс, которому тогда было всего двадцать шесть лет, получил за «Сверчка» «40 тысяч франков»1122. Когда Бальзак писал «Посвященного», он, возможно, вспоминал уютную повесть Диккенса о семейном счастье, в которой Калеб Пламмер окружает свою слепую дочь милыми фантазиями. Обе сказки, намеренно или нет, приводят к одной и той же морали: любовь, иллюзии и деньги – ключ к земному счастью.
Пока Бальзак жил размеренной жизнью феодального барина, события на родине ускорялись. Франция по-прежнему находилась на ранних этапах индустриализации. Безработица и голод создавали предпосылки для демократических реформ, особенно в Париже и Лионе, задыхавшихся от наплыва мигрантов из провинции, который начался еще при жизни отца Бальзака. Правительство Франсуа Гизо проводило в Европе политику умиротворения, которая, впрочем, допускала подавление недовольных – вроде того, что Бальзак видел в Галиции. Одновременно Франция стала гаванью для революционеров из Польши, Австрии и Италии. Образовалось движение реформистов, а парижские рабочие, в том числе и те, кто трудился не покладая рук над новым домом Бальзака, готовились отвоевать республику, завоеванную и потерянную в 1830 г.
Глядя на пшеничные поля из своего кабинета с розовыми стенами, Бальзак видел все в ином свете. Для него революционную угрозу представлял не городской пролетариат, а крестьяне. Прочно утвердившись одной ногой в «старом режиме», он изображал крестьян в одноименном романе в виде экономических термитов – с его точкой зрения соглашался Прудон1123. Крестьяне у Бальзака хитрые, жадные, ленивые, угрюмые, распутные и глупые, они пронизаны отрицательной энергией; они привязаны к своим клочкам земли, отрезанным от крупных имений, которые следовало бы восстановить в прежней полноте. В Верховне Бальзак заметил одно положительное свойство русских крестьян: у них, по крайней мере, не было собственности. Они отправлялись на работу с улыбками и песнями – живое доказательство того, что благожелательный диктатор лишь немногим лучше Бога. Бальзак считал, что «веселые группы рабов» появились не только ради него, «подобно потемкинским деревням в Крыму»1124. Правда, они обворовывали своих хозяев, «очищались» едкой водкой и иногда приходилось их пороть… И все же они были счастливы, беззаботны и пили под крылом почитаемого императора. Бальзак считал, что Россия вполне способна стать великой державой. Единственным препятствием, по его мнению, служили землевладельцы, которым, подобно покойному Венцеславу Ганскому, недоставало инициативы и опыта. Он пришел бы в ужас от того лекарства, которое получила Россия семьдесят лет спустя. Как с ханжеской радостью сообщал в 1937 г. советский бальзаковед, имение Эвелины Ганской «теперь превращено в сельскохозяйственный техникум, где потомки рабов Ганских могут приобретать нужные им знания и овладевать профессией»1125 (кстати, в Верховне до сих пор сельскохозяйственный техникум). Некоторые замечания Бальзака заставляют вспомнить слова Зюльмы Карро о том, что его не трогает положение бедняков; но противоречивость во взглядах Бальзака отчасти объясняется тем, что он не видел подходящей перспективы. В «Посвященном» он подробно объясняет, что значит быть бедным в Париже, в то время как наблюдает за положением дел у себя на пороге с большой долей отстраненности. Да и почему должен он был подвергать риску свое счастье, когда все его письма проходят проверку цензуры? Он с явной радостью писал о приятных вещах, а для Бальзака это определенно было правдой, так как он не уставал повторять, что Россия теперь – самое безопасное место в Европе.
В конце января 1848 г. Бальзак «с большой грустью» уехал во Францию. Нужно было сделать очередной взнос за акции железной дороги. Кроме того, он беспокоился о доме на улице Фортюне: матери велено было заходить туда раз в неделю и предупреждать слуг, чтобы те ждали его в любую минуту. Он вернулся в Париж 15 февраля в плохом состоянии. Он надеялся продать «Посвященного» в газету и начать вторую часть своей карьеры: еще одну «Человеческую комедию», на сей раз на сцене.
Именно тогда все пошло плохо – для Бальзака и для правящей буржуазии. 22 февраля «реформистский банкет», организованный двумя газетами левого толка, перешел в демонстрацию против правительства. Правительство прибегло к помощи Национальной гвардии, но 23 февраля гвардейцы перешли на сторону мятежников. В тот вечер на бульваре Капуцинок солдаты открыли огонь. В Париже строили баррикады. Город захватила толпа. 24 февраля Луи-Филипп отрекся от престола. Через два дня временное правительство, собравшееся в ратуше Отель-деВиль, провозгласило Францию республикой.
Свидетелями февральской революции оказались два совершенно разных Бальзака. Один из них – буржуазный предприниматель, который опасался за свою собственность и прибыль. 23 февраля, «видя, что творятся странные вещи, я переоделся и вышел на улицу. Все наше предместье было в баррикадах, улицы отданы во власть толпы; толпы громила красивые фонари и строила баррикады. Терпение войск безукоризненно!»1126. После того как правительство Гизо пало, он снова написал Эвелине: «Ну а у нас – вот результаты. Анархия. Вышел запрет печатать романы с продолжением; значит, писательским трудом денег больше не заработать. Книжная торговля исчезнет». И на улице Фортюне работа прекратилась; люди выкликали «ветхозаветную троицу» – «Свободу, Равенство, Братство». Все обращаются друг к другу на ты; налицо все признаки классовой войны. Поразительно, но Бальзак сравнивал себя с низложенным «монархомбуржуа»; он был «так же унижен в своих надеждах, как и ЛуиФилипп»1127. Единственный луч надежды, как уверял он свою приемную семью на Украине, заключался в том, что Франции понадобится в том году ввозить много пшеницы1128.
