Прогулки Бальзака – великое событие в литературе. Похоже, он понял всю его важность еще в 1822 г., задолго до того, как выйдут первые романы, вошедшие в «Человеческую комедию». В одном, также неоконченном, рассказе он вспоминает одну из своих вылазок 1819—1820 гг. Рассказ называется «Час из моей жизни» и начинается с типично материалистического взгляда на мыслительный процесс: «Однажды мне нужно было пополнить свой мозг, который страдал от тяжелой нехватки мыслей». Рассказчик ведет свой оскудевший мозг в Пале-Рояль, идеальное место для поиска «пышных» идей для своей трагедии. Через несколько минут, разглядывая витрины, он вдруг оказывается, как Байрон на Мосту Вздохов, в символическом положении. С одной стороны – «Комеди Франсэз», Мекка всех молодых драматургов; с другой стороны – «зрелище частое для парижан, на которое они обычно взирают равнодушно»: нищий, чьи лохмотья вдохновляют наблюдателя тысячей догадок. На фоне такого мерк нет «Кромвель».
В начале 1822 г., когда Бальзак начал писать тот рассказ, он уже сделал для себя важный вывод: история всегда служила фоном для действий человеческих стад, именуемых народами; но пока на глаза внимательному наблюдателю попадали лишь пастухи и овчарки: «здесь еще остается многое сделать». Хотя в 1822 г. Бальзак еще сам не до конца осознал свою самобытность, он понимал, что необычный подход требует необычного оформления. «Час из моей жизни», полный отголосками из Лоренса Стерна и его прообразами реалистического романа, показывает, как привычка Бальзака раздувать микрокосмос, извлекать историю из крошечной отправной точки посылает роман на дорогу, которая впоследствии приведет к Прусту и Джойсу. Примечательно, что «Час из моей жизни» так и не был опубликован. Бальзак хотел достичь своих целей до того, как умрет; а для человека, которому только предстояло найти себя, это значило сначала подражать, а изобретать позже. И все же, несмотря на усердие и перспективу, он, как многие писатели в период перемен, созревал в праздности.
Прогулки часто уводили Бальзака за пределы города, к фабрикам на востоке, «предместьям, дорогам, величию пустоты», в ту часть Парижа, которую он считал «одной из самых величественных… с захватывающим видом»195. Здесь находилось новое кладбище Пер-Лашез, открывшееся в 1804 г. Оно стало модным местом, куда по вечерам шли пешком и где гуляли между надгробиями, а затем возвращались в город в карете. Бальзак ходил на Пер-Лашез, когда писал «Кромвеля», потому что, как он объяснял Лоре, «из всех ощущений души труднее всего описать горе»196. Надо сказать, что в том смысле его прогулки не увенчались успехом. Когда Карла I ведут на эшафот, монолог Генриетты заканчивается тем, что можно назвать лишь дешевым трюком: «Боже правый! Какое горе… Несчастная женщина! Молчи!.. Твои слезы напрасны». Зато Бальзак чувствовал себя как дома среди мертвецов; кладбище представлялось ему Парижем в миниатюре – со своими улицами и номерами домов, украшенных пирамидами и обелисками, греческими храмами, мавританскими джиннами и готическими развалинами. Оно напоминало библиотеку с книгами, в которых есть лишь первые и последние строки. Однажды он наткнулся на могилу майора, знакомого его семьи: «Надгробная надпись гласила: “Здесь покоится г-н Малле… скончавшийся 5 августа 1819 г. … Памятник воздвигнут безутешной вдовой”. Безутешной! Подумать только! По-моему, он должен был сам написать это»197.
На кладбище Пер-Лашез Бальзак мечтал о вечности. Писатель, как ему казалось, должен умереть за много лет до того, как он выйдет, как он сам, из своей «воздушной гробницы» с шедевром в руках. Примечательно, что именно на кладбище Пер-Лашез заканчивается «Отец Горио». Растиньяк хоронит отца, брошенного дочерьми, одна из которых, Дельфина де Нусинген, стала его любовницей и его пропуском в высшее общество. Оставшись один в меркнущем свете, двадцатиоднолетний герой сливается со своим создателем:
«…он… прошел несколько шагов к высокой части кладбища, откуда увидел Париж, извилисто раскинутый вдоль Сены и коегде уже светившийся огнями. Глаза его впились в пространство между Вандомскою колонной и куполом на Доме инвалидов198 – туда, где жил парижский высший свет, предмет его стремлений. Эжен окинул этот гудевший улей алчным взглядом, как будто предвкушая его мед, и высокомерно произнес:
– А теперь – кто победит: я или ты!
И, бросив обществу свой вызов, он, для начала, отправился обедать к Дельфине Нусинген».
Глава 4
Поэзия в грязи (1821—1822)
Срок аренды комнаты истекал в конце 1820 г. Вместе с ним закончились и надежды Бальзака на легкую победу. В отличие от Растиньяка он не пользовался расположением красивых жен богатых банкиров; не нашелся и отъявленный преступник, который помог бы ему завоевать Париж. В активе у него имелось несколько кип бумаги, содержащих законченную трагедию, которая никому не нравилась, и несколько неоконченных романов, которые никто не читал. В сентябре Бальзаку настал срок идти в армию; тогда армия комплектовалась посредством жеребьевки. Он вытянул большой номер и получил освобождение. В свидетельстве об освобождении записано: «Рост – 5 футов 2 дюйма» (гораздо ниже среднего). О роде занятий сказано: «студент-правовед». Подобная характеристика была примерно столь же точна, сколько и профессия «писатель». Единственное приглашение на званый ужин пришло из дома; Бернар Франсуа считал, что сын напрасно тратит время и драгоценные жизненные силы на множество мыслей. Лора собиралась уехать с мужем в Байе, и Оноре мог поселиться в ее комнате в родительском доме в Вильпаризи. К счастью, он сумел вносить свой вклад в семейный бюджет. Следующие два года, с перерывами, ему предстояло провести в Вильпаризи.
И все же, подобно Растиньяку в зловещем пансионе Воке, Бальзаку вскоре предстояло познакомиться с двумя добрыми феями-крестными, которые направят его по дороге к славе. Одна, «настоящий ангел»199, даст ему нить, с помощью которой он с новой уверенностью вступит в лабиринт. Вторая была ангелом не столь небесного вида; она-то и занимает нас в данной главе. Вторая «фея» даст ему топор, с помощью которого можно прорубить себе путь к самой сердцевине. За несколько месяцев Бальзак научится превращать свои мечты в деньги – но какой ценой для себя и своего творчества?
Это любопытный период, почти аномалия в жизни Бальзака. Жизнь каждого человека, особенно писателя, предполагает существование некоего идеального курса, по которому ей следовало идти. Но 1821—1822 годы словно залив такой широкий, что через него едва ли можно навести мост. Поэтому многие бальзаковеды обходят стороной тот период в жизни своего героя, так как им не терпится добраться до «настоящего» Бальзака. А может быть, они боятся запятнать своего кумира. Сам Бальзак редко упоминает о годах ученичества, когда он писал ради денег; разве что вскользь говорит, что писательство вывело его из неизвестности. Кроме того, тем же занимался Люсьен де Рюбампре, главный герой «Утраченных иллюзий», что также служит косвенным намеком на важность того периода в жизни самого Бальзака. Но, поскольку Бальзака истоки гениальности интересуют не меньше, чем истоки полного идиотизма, о борьбе он не забывает. Именно борьба лежит в основе его гения. Блеску предшествовала нищета; она же во многом объясняла его. В 1836 г., чтобы расплатиться со срочными долгами, Бальзак переиздал большинство своих романов, написанных в юности под псевдонимом. Один из друзей, который помогал редактировать их и готовить к публикации, предварил «Последнюю фею» краткой биографией автора, однако она была изложена в таком виде, чтобы породить недоверие, чтобы ее как можно скорее похоронили и забыли200. Вымышленная биография «Ораса де Сент-Обена» (псевдоним, под которым вышли пять романов) представляет собой занимательный рассказ в своем праве; частично его подсказал или даже написал сам Бальзак. В одном месте Орас, который отчаянно пытается создать шедевр, встречает прославленного Оноре де Бальзака, тогда работавшего над первыми «Сценами частной жизни». Пораженный значительно превосходящими его качествами Бальзака, Орас в конце концов решает вовсе бросить литературу. «Жизнь и несчастья Ораса де Сент-Обена» – признание, пусть и замаскированное. Там, где рассказ кажется наиболее фантастическим, он ближе всего подходит к правде.
