Дочь книгопродавца, сама того не понимая, угадала истинную причину двусмысленного отношения общества к новому Бальзаку. Он был во всех отношениях буржуа, чтобы не сказать плебеем; и все же он жил с герцогинями и называл себя де Бальзак. Иными словами, он явно забыл свое место. Один обозреватель светской хроники по фамилии Фонтане оставил характерное описание Бальзака, когда увидел его в салоне художника барона Жерара в 1831 г. Фонтане настолько занят социальными категориями, что его рассуждения практически непонятны современному читателю:
«Там был и г-н де Бальзак; мне наконец удалось увидеть новую звезду, обязанную своей литературной славе “Физиологии брака”. Здоровяк с ясными глазами, в белом жилете, он держится как знахарь, одевается как мясник, выглядит как позолотчик – в целом впечатление внушительное.
Он – типичный коммерческий писатель. «“Ревю де Пари”, беззаботно сказал он, – лучший журнал в Европе; там платят самые щедрые гонорары». Какой позор!»418
Бальзак становился козлом отпущения для тех, кому так и не удалось пробиться в высшее общество. Даже сегодня некоторые литературоведы снисходительно относятся к неуклюжим попыткам Бальзака подняться выше своего положения. Конечно, в его постоянных заявлениях о внутреннем превосходстве истинных аристократов есть доля снобизма. Конечно, он с явным наслаждением перечисляет имена, родословные и гербы своих герцогов и герцогинь, графов и графинь, как будто тренируется в поклонах. Его герои без конца напоминают, что вести себя нужно непринужденно и нагло, как того требует их происхождение. Почему такая одержимость аристократизмом кажется смешной или обидной – до сих пор остается загадкой. К буржуазии Бальзак подходит с той же общей меркой. Возможно, дело как-то связано с определенными памятными замечаниями, высказанными СентБевом, Прустом и Генри Джеймсом, которым тоже небезразличны были классовые перегородки и собственное положение на общественной лестнице. Может быть, у Бальзака сохранялось и остаточное чувство, что высшие классы наделены бо́льшей неприкосновенностью, чем серые массы, которые, как можно предположить, никогда не были для него предметом интереса. Более того, если взять в качестве образцов знати знакомых Бальзаку герцогинь, становится ясно, что персонажи «Человеческой комедии» несравненно человечнее (или несравненно ходульнее) живых людей. Бальзак по-прежнему весьма критически относился к аристократическому Сен-Жерменскому предместью. Его обитатели настолько эгоистичны, что не видят дальше собственного носа и не представляют своей судьбы. В силу же его наивного, неискушенного снобизма он тяжело переживал нападки мелочных и злобных журналистов, которые злорадно сообщали о малейшем промахе романиста в парижских салонах. Хуже всего было то, что и друзья до конца не понимали, где истинное место Бальзака.
Вопрос, на который до сих пор не удалось найти ответ: зачем Бальзак присоединил к своей фамилии частицу «де» и почему он так упорно настаивал на своем родстве с Бальзаками д’Антраг? Книги, мебель, обои, посуда, часы, писчая бумага и печатки, даже дверные панели, подушки и облучок кареты, которую он приобрел позже, – все он распорядился украшать гербом Антрагов. В предисловии к «Лилии долины» в 1836 г. Бальзак вынужден был объясниться: «Мой род не знатен и не восходит в глубь веков, чем так гордятся семьи, происходящие от расы завоевателей (франков. – Авт.). И все же я горд своими предками, как гордился мой отец тем, что происходит от завоеванной расы (галлов. – Авт.)»419. Он утверждал: старинную семью, противостоявшую захватчикам в дебрях Оверни, и Бальзаков из Антрага, род которых пресекся, связывает линия родства. То, что он время от времени упоминает о родстве со старинной семь ей, ведущей свой род из Средневековья, то есть настоящей знатью, в высшей степени несущественно или, скорее, указывает на нечто другое. Обратив надменность в скромность, Бальзак иногда потакал своему лицемерию, предполагая, что «следует вести себя в соответствии со своим положением». Именно поэтому Бальзак сначала дождался успеха и только потом присоединил к фамилии частицу «де». Во всяком случае, эта частица служила указанием на аристократическое происхождение не более, чем двойная фамилия в Англии. Скорее она была сродни модной одежде, позволявшей ее обладателю свободнее вращаться в обществе. Но главное, дворянская частица, возможно, означала нечто куда более важное, чем происхождение. «Аристократия и власть таланта важнее, чем аристократия имен и материальных благ», – написал Бальзак в 1830 г.420 Художников постоянно осыпают ничего не стоящими медалями и лентами, но никогда правительство не было настолько скаредным в финансировании искусства. Общество делало вид, будто деньги служат великим уравнителем – потенциально, разумеется, всегда потенциально, – и все же в конце концов, награждая жадность и посредственность, оно успешно сохраняло старые различия. Следовательно, дворянская частица служила не поводом без спросу вторгнуться в высшее общество, но символом и, как для Вольтера, эстетическим украшением фамилии писателя и вызовом. Бальзака завораживала человеческая комедия в миниатюре, которая разворачивалась в Сен-Жерменском предместье, где принят был свод неписаных правил. Правда, ему самому недоставало главного качества сноба. Подобно своему отцу, он не стыдился своего происхождения и иногда нарочно являлся в дорогой ресторан, одетый как рабочий, или водил в Оперу свою экономку421.
Самые ясные указания на «оппозиционное» дворянство Бальзака можно найти на его новом поприще – журналистике422. Устав от бедности и постоянно висевшей над ним угрозы долговой тюрьмы, он начал писать в несколько газет. Все они, каждая по-своему, представляли зачатки современной журналистики. Кроме того, газеты отметили взлет Бальзака в собственном культурном контексте. Главные действующие лица новой прессы в смысле происхождения были похожи на Бальзака. В своей незнатности они черпали нравственные силы, а попутно преследовали свои личные цели. Литограф Шарль Филипон до того, как в октябре 1829 г. основал «Силуэт», разрывался между студией Гро в Париже и обойной фабрикой своего отца в Лионе. Впервые во Франции карикатуры, особенно работы друга Бальзака Анри Монье, пользовались такой же славой, как и тексты. Даже «Вид Турени», опубликованный Бальзаком в этой предтече иллюстрированного сатирического журнала, отличался яркой живописностью. Можно сказать, что он пытался с помощью литературных средств воспроизвести диорамы Дагера.
Кроме того, Бальзак подружился с Эмилем де Жирарденом и часто посещал литературный салон его невесты, Дельфины Гэ. Жирарден был еще одним журналистом, который искал свой путь, стремясь выбиться из неизвестности. Его отец, граф де Жирарден, отказался признавать незаконнорожденного сына, и в детстве и юности Эмилю пришлось много пережить. Его успех на поприще журналистики напрямую связан с желанием отомстить. Жирардена можно с полным правом назвать «газетным магнатом». Совместно с Бальзаком, Ипполитом Ожером и еще двумя писателями-коммивояжерами, один из которых узаконил Эмиля, женившись на его стареющей мачехе, Жирарден основал еженедельник Feuilleton les Journaux Politiques. Основным его содержанием были рецензии на все последние книги. Бальзак, как обычно, бесстрашно расширил отведенное ему пространство и написал две статьи о романтической драме Гюго «Эрнани». Социальный антагонизм выливался в досаду на тенденциозность и банальность. Постановка «Эрнани» сопровождалась такой шумихой, такой, как сказали бы сейчас, агрессивной рекламой, что «Эрнани» до сих пор включают в списки обязательной литературы для филологических факультетов как самую главную романтическую драму, в ущерб другим пьесам, в том числе и пьесам самого Бальзака. Лишь чуть-чуть преувеличивая, Бальзак отмечал в «Эрнани» все недостатки классической драмы, ее затянутость, невероятность совпадений. В угоду сюжету актеры на сцене как будто постоянно глохли, глупели или теряли память.
