Ругендас приводит немало сведений, способных вдохновить потенциальных старателей. С мулом и одним рабом-африканцем «можно путешествовать по стране целый год, имея всего 500 пиастров». Во многих местах, особенно в горах Вила-Рика в провинции Минас-Жерайс, золота в избытке; никто еще не пытался отделить его от других минералов, и «как технология, так и законодательство там практически в том же состоянии, как когда эти места только открыли». Даже промывание золота в лотке по-прежнему остается делом прибыльным885.
Легко представить, как Бальзак мечтает о жизни богатого рабовладельца, любуясь красивыми рисунками с изображением довольных шахтеров и самой Вила-Рики (современный район УроПрето), которая поднимается из джунглей, как Затерянный город. Что же удержало его во Франции? Может быть, воспоминание о приступе ностальгии, пережитом в Милане? Скорее всего, его удержало письмо от знакомого химика, с которым он консультировался, когда писал «Поиски Абсолюта». В ответ на его запрос о золотых рудниках в Колумбии химик писал: «Настоятельно рекомендую оставить эту затею… Испанская пословица гласит, что золотоискатели и старатели умирают безумцами, а их дети попадают в работный дом»886.
Несколько попыток, предпринятых Бальзаком в поисках клада, в чем-то объясняют его необычное поведение, которое, возможно, не казалось бы таким странным, если бы он добился успеха. Надежда на золото заменяла ему веру, подобно старику Гранде и Гобсеку. Разница в том, что Бальзак мог превратить свою надежду в нечто совершенно другое и никогда не позволял средствам отвлечь его от цели. Человек, который отправлялся в экспедиции на край света, готов был рискнуть в последний раз и, выражаясь словами одного из самых преданных его читателей, не только истолковать мир, но и изменить его887.
Глава 14
Варвары (1839—1842)
Известный парадокс последнего десятилетия творческой жизни Бальзака заключается в том, что чем больше он удалялся от общественной жизни, тем больше она влияла на его личную жизнь. Прежде, когда у него что-то не ладилось, легче всего было заподозрить, что он сам виноват в своих бедах. Теперь же таинственные связи протянулись между его творчеством и политическими событиями. Исторические события поистине начали играть роковую роль в жизни Бальзака.
Что случилось после того, как в 1830 г. к власти пришел Луи-Филипп? Все и ничего. Возникли и распались девятнадцать коалиций; Луи-Филипп остался на престоле; выросло поколение, которое увидело, что все важные посты в государстве уже заняты. В 1840 г., в «З. Маркасе» (Z. Marcas), Бальзак как будто предсказывает революцию, которая сметет буржуазную монархию в феврале 1848 г.: «Молодежь взорвется, как котел паровой машины. Во Франции у молодежи нет выхода, и в ее среде растет лавина непризнанных талантов, растут беспо койные стремления законного честолюбия; молодежь неохотно вступает в брак, сéмьи не знают, что им делать со своими детьми; какой призыв потрясет эти толпы – не знаю; но они ринутся на современный строй и опрокинут его. Существуют законы прилива и отлива, властвующие над поколениями; эти законы упустила из виду Римская империя в пору нашествия варваров»888. Похоже, Бальзаку приятнее было отождествлять себя с поколением на десять лет моложе, чем со своими ровесниками. Подобно им, он вечно начинает жизнь заново, в долгах и безбрачии. Тем не менее, подобно своему герою, З. Маркасу, политическому гению, который отказывается служить правящей «посредственности», он догадывался, что его политические мечты никогда не осуществятся. Благодаря тревожному сочетанию чуткости и прозорливости он предсказал февральскую революцию 1848 г.; и он заранее знал, что лично для него революция станет катастрофой.
За год до того, как Бальзак произнес предсказание, распалась еще одна коалиция. 12 мая 1839 г. либеральные фракции увидели удобный момент для мятежа. Мятеж был жестоко подавлен, а одного из главарей, А. Барбеса, приговорили к пожизненной каторге. Бальзак был потрясен тупостью правительства и написал черновик на удивление подстрекательского письма якобы от имени образованного крестьянина после его поездки в Париж: «Все заканчивается выстрелами, а выстрелы заканчиваются казнями. Тот, ради кого все это делается (Луи-Филипп. – Авт.), мог бы воздержаться от повторения». Малоизвестное «Письмо Жана Фету», которое так и не было опубликовано889, показывает личное отношение Бальзака к событиям, почти незаметное в его романах: ощущение социальной несправедливости, возникшее при виде бедности, упадка и насилия властей. Тот же посыл содержится в статье «О рабочих» (Sur les Ouvriers), которая была напечатана: «Если правительство спускает пар на массы, невозможно утверждать, что массы не правы». Правительство создало богатую питательную среду для врагов общественного порядка; все напоминает последние дни Римской империи, писал Бальзак, только на сей раз интеллигенция встала на сторону варваров. В 1840 г. он вспоминал, как осматривал венецианские трущобы. По сравнению с трущобами современного ему Парижа они показались ему верхом роскоши: «В Париже 10 тысяч мансард под цинковыми крышами; жильцы платят за них сто или двести франков в год, хотя они того не стоят, и там вынуждены жить многие талантливые люди… Какой бы поднялся шум, если бы так обращались с заключенными! Цивилизация двулична. Она хочет быть варварской, но лишь втайне»890.
Свою точку – варвар поддерживает аристократические идеи – Бальзак выражал на самом деле довольно откровенно. Правда, средства исцеления, которые он предлагал перед 1842 г., можно считать в высшей степени спорными. В целом же для такой позиции в политике того времени не было места. Будучи писателем, который производил товар, чья неотъемлемая ценность отвергалась теми, кто контролировал рынок, Бальзак понимал, что обе стороны запутались в собственной идеологии. Как только политика – через газеты – начала влиять на его повседневную деятельность, его профессиональная жизнь неизбежно стала формой протеста, демонстрацией того, что политическая корректность – все равно, правая или левая – не имеет почти никакого отношения к истинной справедливости.
Все стало ясным до нелепости через некоторое время после того, как Бальзак подружился с Арманом Дютаком, редактором левой газеты «Век». У либералов он нашел то же самое стремление подавлять. Литературный редактор газеты, Луи Денуайе, написал ему в декабре 1839 г. по поводу его сатирического наброска о нотариусе. Нотариусов Бальзак назвал «типом людей, чей успех всецело зависит от их бездарности»: «Мы с Дютаком считаем, что публиковать ваш очерк о нотариусах опасно, так как среди подписчиков нашей газеты очень много нотариусов». Бальзаку пришлось испытать на себе все прелести «демократической цензуры». Каждая страница, которую он присылал, внимательно просматривалась на предмет бранных слов: «Либералы-пуритане, которые выпускают “Век”… имеют сомнения по поводу нравственности, поэтому они разрушают дворец архиепископа; это до того по-идиотски, что даже смешно. Они боятся слова “грудь” и уничтожают мораль. Они не хотят печатать слово “сладострастие”, зато стремятся ниспровергать общество».
В высшей степени политизированная атмосфера постепенно толкала Бальзака на самый правый фланг. Поскольку он защищал основные права пролетариата, споры о его истинных взглядах продолжаются по сей день. Однако дискуссия о мировоззрении Бальзака лишь запутывает добросовестного читателя. Замешательство вызывают не столько противоречия самого Бальзака, сколько неубедительность политической терминологии как средства для описания общества. Вот почему великая «сцена политической жизни» того периода, «Темное дело» (Une Ténébreuse Affaire), не является упражнением в идеологическом затачивании топора, но служит яркой иллюстрацией – «хотя и восстающей против организованной силы» – борьбы интеллигенции против ханжества, замаскированного под политическую дальновидность.
