Архитектурные перлы всегда находили в этом убогом районе: любопытные дверные и оконные перекрытия и оконные переплеты, лестница эпохи Ренессанса, остатки башенок и фронтонов, подвалы домов, от которых не осталось и камня. До 1950 г. на крыше церкви Сен-Мерри лепились навесы, отделенные один от другого контрфорсами.
Плато Бобур, на котором стоял Шевалье, представляло собой теперь стихийную парковку. Прямоугольный участок пустыря использовался автолюбителями и водителями грузовиков, обслуживающих местные магазины. Вокруг шатались раскрашенные трансвеститы и другие хозяева ночи, пока их не сменяли перед зарей мускулистые безработные, ищущие случайных заработков на так называемых рынках.
Во времена, когда здания считались неисправимыми разносчиками болезней, этот район был объявлен «вредным для здоровья кварталом № 1». Он стал первым из семнадцати антисанитарных районов, выявленных правительственными комиссиями в 1906 и 1919 гг. В 1925 г. Ле Корбюзье (французский архитектор, теоретик архитектуры, дизайнер, художник, 1887–1965. – Пер.) разработал план, профинансированный автомобильной компанией, который должен был покончить с антисанитарией раз и навсегда. Большая часть правобережья должна была быть снесена, а «туберкулезные» (и все другие тоже) здания заменены на восемнадцать крестообразных небоскребов. Шоссе, протянувшиеся с востока на запад, позволят автомобилистам пересечь город, который когда-то был Парижем, за несколько минут. Секретарь Ле Корбюзье, который приезжал из пригорода, больше не опаздывал бы на работу. Этот план был положен на полку, но идея осталась мечтой: Поль Делуврье – «Осман предместий», который открыл для себя Париж с водительского места своего «студебеккера» с откидным верхом, распорядился, чтобы парижане имели возможность ездить по своему городу со скоростью 50–60 километров в час.
Несколько улиц антисанитарного района № 1 были снесены в 1930-х гг.; это была часть программы усовершенствования и улучшения санитарных условий, после чего здесь остался пустырь, который каждую ночь заново покрывался слоем битого стекла, презервативов и иголок для подкожных инъекций.
Это место выбрал Помпиду для постройки культурного центра и музея современного искусства. («Это должно быть современное искусство, потому что у нас уже есть Лувр», – объяснил он.) Шестьсот восемьдесят одна команда архитекторов подала на рассмотрение свои проекты, которые поражали разнообразием: куб, согнутый конус из стекла и металла, ромб, перевернутая пирамида, гигантское яйцо и нечто напоминающее корзину для мусора. Проект-победитель сравнили с нефтеперегонным заводом, что понравилось архитекторам. В нем использовались сталь, пластик и трубы утилитарного назначения разного цвета: зеленого – для сантехники, желтого – для электричества, синего – для вентиляции, красного – для горячего воздуха. Специально спроектированные сиденья, пепельницы и доски объявлений были неотъемлемой частью проекта, пока их не растащили на сувениры. Самое удачное, что в проекте был предусмотрен эскалатор, работающий снаружи в плексигласовом кожухе.
Большинство местных жителей не были против нового здания. «Кто хочет жить рядом с этим?» – говорили они, указывая на соседние трущобы из своей собственной части антисанитарного района. Они хотели, чтобы появился «нефтеперерабатывающий завод». Это «возродило» бы квартал. Все деньги шли в западную часть Парижа, и уже было давно пора, чтобы восток испытал экономический подъем. Там появятся новые магазины и лучшие водостоки, а кафе снова будут полны жизнерадостных посетителей, выражающих недовольство муниципальными властями, президентом, технократами, художниками, строителями, туристами и молодежью.
Луи Шевалье ненавидел людей за то, что они любили Париж, будучи в неведении о том, чем он когда-то был. Для него Париж был местом, строившимся веками, книжкой с наложенными одна на другую прозрачными картинками, городом, перенаселенным умершими и посещаемым духами живых. Как только какое-то здание сносили и заменяли новым, он мысленно его перестраивал.
Начался небольшой дождь. Его брючины отяжелели от влаги; его мышцы превратились в грязь. Он дошел до угла улицы Веррери и встал в дверях церкви Сен-Мерри, в которой в 1662 г. сестра Блеза Паскаля ждала первый омнибус. (Омнибусное сообщение было идеей ее брата.) Пять омнибусов проехали мимо, но все они были полны пассажиров, и, наконец, она повернулась, чтобы в гневе уйти домой. Она немного прошла по своим же следам и вошла в переулок рядом с площадью Сент-Оппортюн. По обеим сторонам улицы были слышны звуки терпеливого труда. На пороге своего дома сидел сапожник, обстукивающий кусок кожи. Мимо проходили рыночные торговки с корзинами, ручными тележками, мулами, трехколесными велосипедами и тележками на газообразном топливе, какие уже больше не выпускались.
В конце улицы был Grand Trou des Hailes, где рыли котлован для центральных рынков, известных как «Чрево Парижа». Туристы и парижане опирались на ограждение и, глядя на обнажившиеся пласты, думали о динозаврах и галлах.
В этом разоренном квартале толпа парижан была особенно густой. У стены, которая, казалось, согнулась от плакатов и наклеек, изрезанных ножами и стамесками, два века назад сидел согнувшись человек в коротком синем пальто с ключом в руке, который вырезал что-то на камне. Ретиф де ла Бретонн (французский писатель-фантаст, 1734–1806. – Пер.) уже испортил все парапеты на острове Сен-Луи, когда начал прокладывать себе путь через квартал Бобур. Много лет спустя, «чтобы прошлое жило, как настоящее», он вернулся, чтобы прочитать эти послания к себе в будущем, и вспомнил точно свое состояние души в то время: «10 июня. Примирение: она переспала со мной».
Один историк утверждал, что обнаружил некоторые граффити Ретифа, но многие камни уже давно были вырублены и заменены, а ключ от двери лежал неглубоко. Теперь там пронзенные сердца и гениталии, пещерные рисунки, карикатуры и черепа, глазницы которых становились все шире и глубже по мере того, как дождь и воздух, наполненный парами бензина, въедались в них. Буквы старых лозунгов размылись от времени, и буквы «А» в кольце как символ анархистов были такими же мягкими, как и древние кресты, вырезанные на менгирах (простейший мегалит в виде установленного человеком грубо обработанного дикого камня, вкопанного в землю. – Пер.).
Черный Принц, № 3
Дождь – дурной знак, но он закончится с наступлением дня. Из квартала Бельвиль, расположенного на высоте ста тридцати метров над уровнем моря, Париж виден более отчетливо, как линия побережья. Это вполне могли быть Ницца или Константинополь. Она смотрит в сторону центра, где высокие краны зажигают свои красные огни для самолетов, и ждет, чтобы медленный свет зари нашел край города.
На этот раз он будет один – рыцарь или принц, уезжающий на подвиги. Но они окажутся там, чтобы отправить его в путь, мотоциклисты, которые знают друг друга только по звуку. Они называют его Паскаль, но это просто имя для демонстрации дружеских отношений. Скоро он станет известен миру под другим именем. Команда телевизионщиков уже устанавливает аппаратуру в Порт-Майо, а один из мотоциклистов пытается объяснить журналисту: «Это как новые антира-дары: ты знаешь, что они существуют, но ты не знаешь, где они».
