Длинная улица, которая, извиваясь как змея, вползает в сердце предместья Сент-Антуан к площади Бастилии, является продолжением прямой улицы Риволи. Человек, который разбирается в конфигурации улиц так же, как хиромант читает по линиям руки, мог бы истолковать эти коварные изгибы в качестве знака того, что в этом угрюмом пригороде, где рабочие и революционеры планировали государственные перевороты, ничто никогда не пойдет как надо.
Примерно в то же время, когда с Лупианом случилось это несчастье, молодой писатель по имени Оноре Бальзак переехал в небольшую комнату в предместье Сент-Антуан. Вот как он описал вид из окна, выходившего на боковую улочку: «Иногда тусклый свет уличных фонарей отбрасывал желтоватые отблески в тумане, показывая слабые очертания крыш вдоль улиц, соединенных вместе, подобно волнам огромного неподвижного моря. Мимолетное поэтическое действие дневного света, унылых туманов, внезапного проблеска солнца, тишина и волшебство ночи, загадки рассвета, дым, поднимающийся из каждой трубы, каждая деталь этого чужого мира стала знакома мне и развлекала меня. Я любил свою темницу, потому что я сам ее выбрал».
Если бы не воображение романиста, этот квартал казался серым и малообещающим. Согласно условиям брачного контракта, составленного тещей и тестем, Лупиан оказался вынужден выплатить сумму приданого своей жены. На остатки своего состояния он арендовал в предместье Сент-Антуан кафе, которое было чуть больше чем рюмочная. В нем была чадящая масляная лампа, мятый ковер, висел запах дешевого табака, и заходили посетители, которые считали мытье пустой тратой времени. Его прекрасная буфетчица умерла, а несвежие локоны мадемуазель Лупиан свисали, словно усики водорослей в сточных канавах. Только Гийом Солари казался довольным. Это было больше похоже на кафе из давних времен, где он мог говорить на прованском наречии, и при этом к нему не относились как к деревенщине.
Сидя в одиночестве с неизменным пивом и лимонадом, Солари мешал бизнесу, особенно теперь, когда стало известно, что после прихода в бар Лупиана с ним случились конвульсии и он умер через несколько часов, мучаясь от сильной неутолимой боли. Тем не менее посетители заведения Лупиана могли не связать эту смерть с ранее произошедшим убийством, если бы газеты не сообщили одну деталь. Перед похоронами, согласно обычаю, гроб Солари выставили в вестибюле его дома. Тело уже пролежало там какое-то время, когда кто-то заметил небольшой клочок бумаги на черной ткани, покрывающей гроб. На нем было отпечатано вот что: «№ 2». Весть об этом вызывающем суеверный страх продолжении убийства на мосту Искусств быстро распространилась по кварталу. На следующий день у Лупиана не осталось ни одного клиента. Два соломенных стула снаружи двери были постоянно пусты и пользовались вниманием только окрестных собак. Наверное, он начал подозревать, что все эти ужасные события были связаны каким-то образом, но он не мог найти причину своего краха, и, хотя второе убийство наполнило его дурными предчувствиями, у него было слабое представление о его мотиве.
Без верного Проспера Лупиан и его дочь оказались бы на улице. Проспер предложил им свои скудные сбережения, которые помогли бы им, по крайней мере, избежать приюта для нищих. Однако даже эта небольшая милость дорого стоила. Проспер присовокупил к своему предложению условие столь унизительное и низкое, что Матье Лупиан сам удивился, что оказался способен принять его: мадемуазель Лупиан должна была жить с Проспером как его наложница, согревать его постель и удовлетворять его старческие желания.
Было сделано все, что нужно, – поставлена двуспальная кровать, и девушка, которая должна была помочь своей семье подняться по социальной лестнице, превратилась в проститутку в доме своего отца.
Когда Лупиан лежал на своем тонком матрасе, вслушиваясь в приглушенный шум города в надежде, что звуки этого неспокойного океана заглушат шумы, доносящиеся из-за стены, он знал, что Проспер хоть и стар лицом и телом, но полон дикой энергии.
5
В солнечные дни в аллеях сада Тюильри гуляли толпы народа: дети с няньками, продавщицы и чиновники, вышедшие в обеденный перерыв, люди, выгуливающие собак, и щеголи, а также элегантные дамы, которые заполняли воздух ароматами духов и были похожи на цветы перед дворцом Тюильри. В сумерках сады больше располагали к размышлениям. Несколько одиноких фигур бродили по террасе у реки и среди деревьев, где белые статуи, казалось, манили из сумрака.
Однажды вечером мужчина плотного телосложения в темном пальто выскользнул в сад незадолго до того, как закрылись железные ворота вдоль улицы Риволи. Матье Лупиан шел домой по одной из более темных аллей, оттягивая момент, когда ему придется возвращаться мимо магазинов и оживленных кафе туда, где его ждали нищета и позор.
Перед ним появилась фигура. Когда Лупиан сделал движение, чтобы пропустить ее, он услышал имя Пико. Еще до того, как ум соединил это имя с каким-то воспоминанием, его тело застыло. Лицо человека находилось достаточно близко, чтобы он мог отчетливо его увидеть; и все же его черты, как ему показалось, не были чертами сапожника Пико; это была издевающаяся физиономия человека, который наслаждался его дочерью каждую ночь.
Краткий разговор в саду Тюильри не записан в признании. Лупиан, безусловно, узнал, что смотрит на человека, который ударил ножом Шобара, отравил попугая, собаку и Солари, выдал его дочь замуж за каторжника, устроил все так, чтобы его кафе было разграблено и уничтожено, стал причиной смерти его жены и превратил его дочь в прелюбодейку и проститутку. Он также должен был узнать, что Пико – он же Люше и, совсем недавно, Проспер – провел семь лет в аду. Вероятно, у него было достаточно времени, чтобы почувствовать, как его глаза загораются страхом и ненавистью, прежде чем нож с пометкой № 3 пронзил его сердце.
Кровь Лупиана еще расплывалась темной лужей на гравии, когда сильная рука схватила его убийцу сзади. Меньше времени потребовалось бы на то, чтобы связать ноги поросенку, а Пико с кляпом во рту был уже связан веревкой, завернут в одеяло и лежал на плечах этого человека. Ему, возможно, пришло в голову, что полиция наконец установила, что убийства совершал Проспер. Но жандарм не стал бы ни действовать в одиночку, ни принимать такие необычные меры предосторожности. И хотя он не мог ничего видеть через одеяло, запах реки, внезапная прохлада и звуки города, доносившиеся издалека, сообщили ему, что его похититель вышел из сада через ворота у реки и идет на левый берег.
В признании говорится лишь то, что мужчина нес Пико на своей спине около часа, и, когда одеяло сняли, он, все еще связанный, оказался на складной кровати в подземелье. Помимо кровати в комнате находились еще тусклая лампа и печка, труба от которой уходила в потолок. Стены были из неотесанных глыб, взятых из заброшенной каменоломни. Если парижская полиция проводила расследование после того, как получила признание несколькими годами позже, эти подробности могли дать ей возможность определить это место с некоторой точностью. Идя со скоростью приблизительно три километра в час вдоль набережной Вольтера напротив площади Одеон, похититель Пико мог через тридцать минут добраться до того места, где на картах обозначена зона древних каменоломен, поднимающихся вверх к реке. Это определило бы местонахождение помещения, в котором Пико держали в плену, – где-то у северной оконечности улицы Денфер.
