«Холод соотносится с жарой наверху, – сказал служащий. – Мадемуазель может не бояться за свою грудную клетку». Дюжина пар глаз обратилась на объект, вызвавший опасения. «Скоро мы проследуем по захватывающему изгибу, который выведет нас на линию Елисейских Полей!» С этими словами служащий открыл дверь и исчез в следующем вагоне.
Трудно было понять, насколько быстро двигается поезд, пока не появилась и не исчезла мгновенно тускло освещенная пещера. Один из пассажиров начал читать, что написано на сложенном листе бумаги, словно произносил молитву: «Порт-Майо» – «Облигадо» – «Этуаль»– «Альма» – «Марбёф». Первая остановка должна быть «Облигадо». Через две минуты в окнах промелькнула еще одна освещенная пещерка, и поезд, казалось, стал набирать скорость. Какой-то молодой человек сказал, что заметил слово на крошечной пластине, которое было слишком коротким, чтобы быть «Облигадо», но, возможно, это были «Альма» или «Этуаль». «Для «Облигадо» слишком рано, – сказал кто-то, – туда еще надо ехать».
Разноцветное пятно неясных очертаний прогромыхало в противоположном направлении. Поезд замедлил ход и остановился в сверкающем зале, полном торопящихся людей. Голос снаружи прокричал название станции, а девушка в платье с глубоким вырезом воскликнула: «Елисейские Поля!» «Восемь минут от «Порт-Майо», – сказал ее сосед. «Да это же моментально! – воскликнула молодая женщина. – Это так быстро» Мужчина, сидевший от нее по другую сторону, склонился к ней и сказал загадочно: «Ничто в жизни никогда не бывает достаточно быстро, мадемуазель».
Двадцать человек вошли в вагон, который уже был полон, но никто не вышел, и температура поднялась до комфортного уровня. Снова появился служащий. «Мы пропускаем все станции!» – сказал человек с листом бумаги. «Восемнадцать станций, – сказал служащий. – Восемь уже открыты. Десять откроются до первого сентября. Следующая остановка «Пале-Рояль»!»
Теперь, когда они могли видеть маршрут – вниз по Елисейским Полям, через площадь Согласия и вдоль сада Тюильри, – все это казалось еще более поразительным. В «Пале-Рояль» пассажирам на платформе пришлось ждать следующего поезда. Далее шли «Лувр» – что было трудно представить, – «Площадь Шатле» и «Отель-де-Виль», где они остановились на полминуты. Мимо промелькнула в полумраке, вероятно, станция «Сен-Пол», затем колеса издали ужасный скрежет, вагон залил дневной свет, и, щурясь, словно на нечто удивительное и новое, они увидели уличный транспорт, движущийся со скоростью улитки, на площади Бастилии.
Респектабельная на вид дама начала трястись от безудержного смеха, когда поезд дернулся и снова нырнул в тоннель. «Лионский вокзал» – «Рёйи» – «Насьон»– «Порт-де-Винсен». «Всем выходить!»
Толпа высыпала из вагонов, лица людей удовлетворенно сияли. Они бросили свои билеты с пометкой «À la sortie jeter dans la Boоte» в специальный деревянный ящик, в то время как пустой поезд уполз за круглую постройку с куполом. Они поднялись по ступеням, прошли под стеклянным козырьком и оказались в пригороде с небольшими грязными домиками и пыльными серыми деревьями, на которые налетал иссушающий ветер. Они остановились на краю улицы, посмотрели друг на друга и в один голос сказали: «Давайте вернемся в столицу!»
К тому времени, когда они уже купили билеты у улыбающегося служащего за прилавком, поезд завершил разворот и уже ожидал их у другой платформы, чтобы доставить их на другой конец Парижа через двадцать семь минут. Все сошлись на том, что с нынешнего дня они будут при всяком удобном случае ездить на метро.
«Восхитительное удобство»
Марсель Пруст, бывший светский лев, автор время от времени появляющихся изящных статей в газетах и собиратель редких эстетических ощущений, часто подолгу сидел в наполненной ароматом ирисов комнате, как сфинкс, оставив дверь (если кто-либо позвонит) и окно открытыми, несмотря на запах прачечной и пыльцы каштанов на бульваре, и вспоминал виды, открывавшиеся из других кабинетов, – разрушенную башню Руссенвиль-ле-Пен, блестящие белые стены павильона в окружении вьющихся растений на Елисейских Полях, небесный свет в будуаре его матери, который, если на него посмотреть в зеркало, возможно, был бассейном, в котором отражались облака. Дни опасных путешествий из кухни в кабинет со всеми рисками споткнуться и пролить что-то, были давно позади. В хорошо оснащенных квартирах вода уже была в раковине: если энергично потянуть за никелированную бронзовую со слоновой костью ручку, то тазик мгновенно пустел и наполнялся двумя литрами чистой воды из резервуара, установленного на стене.
Это была единственная комната в квартире, в которой были слышны звуки внешнего мира. В других ее местах шум был бы помехой, но здесь он погружал его в приятное состояние полубессознательной медитации. Клаксоны автомобилей были просто мелодией, для которой его мозг автоматически придумал слова: «Вставай! Поезжай за город! Устрой пикник!» Пары бензина, доносящиеся с улицы, наводили на мысль о тенистых ивах и ручье, поющем дуэтом с тихо работающим двигателем автомобиля компании «Панар-Левассор».
Комната была обставлена, как и его стол в «Рице», для особых ежедневных случаев. Он ел один раз в двадцать четыре часа – всегда одно и то же, когда это было возможно: крылышко жареного цыпленка, два oeufs a la creme, три круассана (всегда из одной и той же булочной), тарелку жареного картофеля, немного винограда, чашку кофе и бутылку пива, а спустя девять или десять часов – почти пустой стакан воды «Виши». Он редко заходил в кабинет с какой-то другой целью. Когда это путешествие подошло к концу, обо всем позаботились английские инженеры. (В эти дни почти все боги домашнего хозяйства говорили по-английски: «Мапл и К°» на площади Опера и «Либерти» на бульваре Капуцинов позаботились о современной мебели, Societe Frangaise du Vacuum Cleaner – о подходящих коврах, «Ремингтон» – о пишущей машинке, а компания «Эолия» – о пианоле.)
В день открытия парижского метро он оказался в Венеции: возлежал в гондоле, проплывающей по Гранд-каналу, и махал рукой своей матери, стоявшей у окна отеля «Даниэли». Он вернулся в новую квартиру своих родителей, которая находилась в доме номер 45 по улице Курсель; и даже после открытия ветки «Этуаль»– «Анвер» в октябре 1902 г. она располагалась хоть и в центре Парижа, но достаточно далеко от станции метро. В августе 1903 г., когда восемьдесят четыре пассажира застряли на станции «Курон» из-за загоревшегося поезда в тоннеле и отказались выйти до тех пор, пока им не будут возмещены пятнадцать сантимов, вследствие чего задохнулись и были затоптаны до смерти, став первыми жертвами метро, он собирался присоединиться к своей матери в Эвиане, для чего не побоялся сесть на фуникулер до Мер-де-Глас (самый большой долинный ледник в Альпах в массиве Монблан. – Пер.). В 1906 г., когда его родители умерли, он переехал на новую квартиру в доме номер 102 на бульваре Осман. Там было шумно и пыльно, но это была единственная квартира на рынке, которую посмотрела его мать. «Я не мог заставить себя переехать в дом, который татап ни разу не видела». Здесь он оказался менее чем в трехстах метрах от станции метро «Сен-Лазар», которая открылась всего двумя годами раньше.
Если бы не стук инструментов электриков, слесарей и укладчиков ковров в соседних квартирах, он услышал бы, как роют котлован на бульваре для линий А и Б специалисты компании «Нор-Сюд».
