Странно, но помимо нескольких алхимиков никто, похоже, не занимался самым очевидным ключом к разгадке. На галерее южной башни на высоте шестидесяти метров над площадью среди горгулий и химер стоит человеческая фигура. Она опирается на балюстраду, глядя поверх крыши нефа в сторону квартала Марэ или, так как взгляд таких фигур часто скошенный, как у птиц, поверх каких-нибудь затоптанных собаками цветочных клумб на ничего не значащую точку. Длинные волосы и борода этой фигуры, ее фригийский колпак, длинный лабораторный халат и прежде всего ее насупленные брови показывают, что это алхимик собора Парижской Богоматери. На каменном лице выражение удивления, граничащего с ужасом и смятением, словно его сейчас должно поглотить нечто, что появится из его тигля.
Кажущаяся бесцельность взгляда этой фигуры обманчива. В 1831 г., как раз перед публикацией этого романа Виктора Гюго, архиепископский дворец, который стоял между собором и рекой, был разрушен мятежниками. Также была уничтожена гораздо более старая средневековая часовня, вокруг которой был построен дворец и которая была предшественницей большей части собора; ее сокровища были брошены в Сену. Позднее обломки были убраны, и на этом месте теперь появились цветочные клумбы. Если в древней часовне когда-то хранился философский камень, то теперь он должен лежать где-нибудь под мостом Аршевеше, или, что более вероятно, в земле какого-нибудь поля к северу от Парижа, или на одной из мусорных свалок, расположенных вдоль Сены. А пока алхимик на крыше собора Парижской Богоматери все еще размышляет насупив брови об исчезнувшем бесценном сокровище.
Все это, а также многое другое было известно нашему таинственному наблюдателю. Он знал, что безымянный архитектор собора и ремесленники могущественной гильдии каменщиков, которые построили его, записывали алхимические процедуры там, где никто не смог бы их найти – имеется в виду визуальное изображение, – и, более того, они зашифровывали и гравировали свои знания на зданиях, которые пережили гобелены и рукописи, а владельцы которых – Отцы Церкви – хотели сохранить их языческое значение в тайне. Если бы какой-нибудь ученый-буквоед возразил, что многие из этих каменных статуй были поставлены или заново изваяны Виолле-ле-Дюком, ему ответили бы, что ни один современный архитектор, руководствовавшийся лишь своим воображением, не смог бы создать такую загадочную комбинацию научной точности и простой веры.
И хотя в пожилом джентльмене не было видно никаких других признаков волнения, всякий, кто случайно бросал на него взгляд при выходе из собора, мог бы увидеть выражение его лица, похожее на выражение лица каменного алхимика. Но если бы они стали искать причину его оцепенения, они не увидели бы ничего особенного и могли бы решить, что это одна из тех погруженных в меланхолию затерявшихся душ, которые являются завсегдатаями религиозных достопримечательностей Парижа. В то время как немногие оставшиеся на площади туристы разглядывали галерею царей Иудеи и Израиля и, держа путеводитель наготове, находили знаки зодиака на колоннах портала, расположенного по левую руку, пожилой господин пристально смотрел почти прямо перед собой на ряд квадратных медальонов. Эти медальоны были укрыты в небольших арках у ног святых и ангелов. На них был изображен ряд довольно неясных сцен в виде барельефа. По сравнению с большими статуями, стоящими над ними, они были ничем не примечательны, и немногие люди удостаивали их взглядом.
Солнце садилось за здание префектуры полиции, и темные тени двигались по застывшему лику собора. Пожилой господин повернулся и медленно пошел через площадь. Колокол на северной башне пробил час, и несколько голубей шумно взлетели с черных декоративных решеток, похожих на опущенные ресницы глаз собора. Не оглядываясь, он свернул к реке и исчез в направлении правого берега Сены.
Когда он ушел с площади, мужчина, ожидавший неподалеку, занял то место, где только что стоял пожилой господин. Дорогой чемодан, фотокамера «Кодак» и дорожный плащ, а также интерес, который он вызвал у нищих, говорили о том, что это богатый турист. Он поставил чемодан на землю и установил фотоаппарат на треножник. Он покрутил винт, поднял объектив почти на высоту расположения медальонов и начал фотографировать их один за другим. Какая-то группа людей остановилась, чтобы посмотреть, и, глядя под углом направленного объектива, была поражена всеми теми неожиданными подробностями, которые внезапно стали ослепительно-ясными с каждым взрывом фотовспышки.
Эти сцены не имели никакой явной связи с Библией. В одной из них человек, вооруженный щитом и копьем, защищал крепость от яростного пламени, исходящего из верхнего левого угла рамы. На соседнем медальоне мужчина в длинном одеянии врывался в святилище, в котором уже находилась свернувшаяся калачиком фигура. По другую сторону центрального портала, известного как «портал Страшного суда», группа хорошо сохранившихся фигур, казалось, заранее выражает сочувствие будущему воздействию времени и вандализма, направленному на скорбную сидящую фигуру с искалеченной трехпалой кистью руки и отслаивающейся плотью.
Медальон, который, по-видимому, был особым объектом пристального изучения, имел такую необычную композицию, что трудно было поверить, что он был частью первоначального здания собора; и при этом не было никаких признаков какой-либо современной реставрации. В дальнем углу слева от дверного проема, известного как «портал Святой Девы», была изображена крылатая фигура с агрессивно поднятой правой рукой. Большую часть панно занимало облако, которое поднималось с земли из дымохода или из тыквы странной формы. Небольшое существо с человеческим торсом и головой рептилии – возможно, саламандры – падало головой вперед из облака. Само облако было наполнено шестиконечными звездами, словно содержало в себе Вселенную, хотя в конфигурациях звезд нельзя было узнать ни одно созвездие.
Сделав снимок последней сцены, фотограф разобрал треногу и положил фотоаппарат в чемодан. Затем он прошел через площадь в том же направлении, что и пожилой господин. Теперь солнце загораживали здания, расположенные на дальней стороне площади. Его великолепное сияние уступило место бледному свету уличных фонарей вдоль набережной, и детали медальонов снова утонули в темноте. Несколько звездочек мерцали на освещенных газовым светом небесах над островом Сите.
Происхождение собора Парижской Богоматери могло бы «затеряться во тьме веков», как любили говорить туристические гиды, но большую часть его истории проследить легче, чем появление и исчезновение некоторых людей, живших в его тени.
Париж уже не был самым крупным городом континентальной Европы, он был меньше половины Лондона. Его восемьдесят кварталов – даже Монпарнас, где почти каждое незанятое здание постепенно превращалось в американский бар, – были похожи на деревни, в которых каждый знает, кто чем занимается. В них существовала энергичная и направленная вовне бюрократия, которая порадовала бы Наполеона. Списки имен жильцов вывешивались у подъездов многоквартирных домов; появлялись все более полные телефонные справочники. Сотни тысяч регистрационных карточек, заполняемых постояльцами гостиниц, периодически просматривались полицейским подразделением, известным как les garnos (от hotels garnis, что значит «отель с меблированными комнатами»). Несмотря на все это, человек, который желал остаться безымянным, мог пройти через эту процедуру сбора информации, как привидение через град пуль.
