Так много необычного происходило в Париже в те тяжелые годы, что парижские дети, должно быть, выросли даже еще быстрее, чем обычно. Но они выросли только в одном-единственном смысле. Статистика показывает, что детское население в целом на самом деле становилось меньше ростом и весом. Розовые пилюли витаминов и богатое белком печенье «Петен», которые выдавали в школе, не имели заметного эффекта, и матери могли лишь маскировать извечную брюкву под что-то более соблазнительное или подавать фасолевый суп один день с фасолью, а другой – с каштанами.
Мальчики и девочки, пребывавшие в постоянном состоянии голода и гастрономического разочарования, были более обычного чувствительны к обманам и изменениям города. В обычных обстоятельствах они вскоре стряхнули бы с себя мелкие невзгоды городской жизни, но пустой желудок отвечал зловещим урчанием на каждое мелкое неудобство. В киосках на бульварах, обычно торговавших волчками и конфетами, теперь продавались ужасные вещи вроде разговорников и наборов для починки велосипеда. Почти мгновенно детская экономика рухнула. Цены на почтовые марки и модели машин быстро достигли слишком высокого уровня, чтобы их можно было себе позволить; некоторые магазины игрушек закрылись, а их владельцы уехали. Появилось так много неприятных правил и ограничений, что трудно было поверить, что маршал Петен (с июня 1940 г. премьер-министр коллаборационистского правительства Франции, призвавший французов сотрудничать с оккупационным режимом Германии. – Пер.), известный своей любовью к детям, в курсе того, что происходит в Париже. Пруд Пале-Рояля пересох, и мальчику, который всегда приходил туда с лодочкой из жестяной банки из-под сардин, теперь приходилось идти в сады Тюильри, где озеро было слишком велико для маленькой лодочки. Другие дети приходили в парк и обнаруживали, что дерево, по которому они любили лазать, срублено на дрова. Нормирование продуктов питания влияло на жизнь детей столь многими способами, что никакая статистика не могла скрыть те страдания, которые оно вызывало. Когда снашивались башмаки, к ним приходилось приделывать неудобные деревянные подметки «Смелфлекс» или носить неуклюжие сабо, в которых было невозможно бегать. Куклы были вынуждены обходиться той одеждой, которая у них уже была, а у некоторых больших кукол даже отобрали их одежду.
Дети, которые никогда не были привередами в еде, обнаружили, что сладости имеют горький вкус, будто кто-то сыграл с ними такую шутку. Перед красивыми пирожными и пирамидами фруктов в витринах магазинов стояли таблички etalage factice – это означало, что они ненастоящие. Ничто уже не было тем, чем казалось. По всему городу появились новые вывески со словами, которые ничего не означали, казались написанными неправильно или перепутанными с настоящими словами, вроде «Большой Париж» или «Солдатен-кино». Некоторые слова были слишком длинными и поэтому были написаны очень маленькими буквами, чтобы поместились на вывеске. Эти вывески устанавливали немцы, которых называли бошами, и обычно именно их винили во всем плохом, хотя иногда на их месте оказывались англичане или евреи. Самое плохое было то, что матери и отцы почти всегда были в дурном настроении, потому что им приходилось стоять в очередях за всем или потому что у них постоянно заканчивались сигареты.
Жизнь при бошах была, вероятно, тяжелее для старших братьев и сестер, которые помнили, как все было до войны. Дети, которые только пошли в школу, считали, что некоторые новшества очень захватывающие.
Один мальчик, который жил около Дома инвалидов, видел, как взрывали динамитом статую генерала, а куски камней разлетались над соседними домами. Некоторым детям нравилось наблюдать за длинными лучами прожекторов, шарящими по ночному небу, и красными огнями, падающими вдали, а еще им нравилось подражать звуку сирен. Когда часы перевели на час вперед, всем приходилось ходить в школу с фонарями, и яркие круги, которые двигались, приплясывая, по улице, выглядели как сказочная процессия. Дни рождения часто оставляли чувство разочарования, но многим детям, которым никогда не разрешали иметь домашних животных, стали дарить морских свинок. Некоторые парижане даже держали кроликов в ванне, которых нужно было кормить травой из парка. Одна девочка, которая жила в жилом районе в Бельвиле, знала женщину, чей кролик съел ее продуктовые карточки, когда та отвлеклась, и эта женщина сказала, что она, по крайней мере, без тяжелого чувства перережет кролику горло и бросит его в кастрюлю с морковкой и брюквой.
И хотя большинство родителей продолжали говорить, что жить становится все тяжелее, только через два года такой жизни многие дети – особенно те, которые жили в определенных районах города, – начали понимать, что дела действительно идут все хуже.
Однажды той весной в тысячах домов по всему Парижу были вынуты из розеток и забраны все радиоприемники вместе со всеми велосипедами, которые хранились на лестничных площадках, прикованные висячими замками, потому что вокруг было много велосипедных воров. Были отключены телефоны, а так как детям не разрешалось пользоваться телефонными будками или ходить в кафе, то единственным способом попросить живущих в сельской местности родственников прислать провизии было воспользоваться одним из тех писем, в которых слова были уже напечатаны: «В семье… все в порядке»; «…ранен…убит…в тюрьме»; «…нужны продукты… деньги» и т. д. Но им не разрешалось покупать марки, чтобы наклеить их на конверт. Воскресенья стали скучными, потому что семьям не разрешалось ходить в парк, на игровую площадку, в бассейн или даже на рынок или в какой-нибудь музей; они не могли даже навестить родственников в больнице (хотя детям по-прежнему приходилось ходить в школу). Они не могли пойти ни в театр, ни в кино, что означало, что они не увидели Шарля Трене (французский шансонье, 1913–2001. —Пер.), исполняющего «Парижский романс».
Стало трудно придумать, чем заняться помимо чтения книг, и даже это стало трудно. Мальчику по имени Жорж, жившему в третьем округе, пришлось отнести все библиотечные книги назад в городской муниципалитет. Библиотекарь, которую звали мадемуазель Буше, увидела, что он вошел с книгами, и сказала ему:
– Тебе нравится читать, да?
Жорж кивнул.
– Думаю, тебе хотелось бы продолжать читать, верно?
– Да, – сказал Жорж, – но мне теперь не разрешают.
Тогда она сказала ему шепотом:
– Приходи сегодня в половине шестого и подожди меня на улице.
В половине шестого мадемуазель Буше выехала из ворот городского муниципалитета на велосипеде и велела Жоржу сесть сзади. Они поехали по улице Бретань и свернули на улицу Тюрен. Через десять минут они остановились перед музеем Карнавале – там жила мадемуазель Буше, потому что ее отец был директором этого музея. Она провела Жоржа внутрь, показала ему библиотеку и сказала, что он может приходить сюда когда захочет и читать все книги, какие захочет. И он так и делал до того дня, пока он и его семья не были вынуждены уехать из Парижа.
Жорж знал, что мадемуазель Буше оказывает ему особую услугу. Он также знал, что она очень смелая, потому что, когда она везла его на своем велосипеде, на нем была курточка с нашитой желтой звездой. В школе учителя сказали всем детям, что они не должны относиться к детям, которым приходится носить такие звезды, как-то иначе, и большинство их одноклассников жалели их, за исключением случаев, когда это были дети, которых раньше никто и так не любил. Но также на стенах были расклеены и в газетах печатались портреты детей, якобы таких же, как и он сам, и он часто смотрел в зеркало, чтобы увидеть, есть ли у него такие же ужасные нос и уши, как у людей на портретах.
