Родителям пришлось использовать свои талоны на одежду, чтобы купить желтые звезды, и старшие сестры жаловались, что звезда, которая была желто-горчичного цвета, не подходит ни к какой их одежде. Некоторые из их соседей перестали с ними разговаривать и даже грубили им прилюдно. Тетя одного ребенка пришла домой в слезах, и, когда она сняла с головы платок, все увидели, что у нее вся голова в мыле, потому что женщина в парикмахерской, которая должна была промывать волосы клиентов, отказалась смывать мыло. Иногда у них совсем было нечего есть, потому что их матерям разрешалось стоять в очереди за продуктами только с трех до четырех часов дня, а к этому времени все продукты уже были разобраны.
Это было летом 1942 г. Для некоторых людей это было последнее лето, которое они провели в Париже, а те, которые остались в нем, в дальнейшем порой задавали себе вопрос, живут ли они по-прежнему в том же городе.
2
В тот июль через два дня после празднования Дня Бастилии некоторые дети оказались в части города, в которой никогда раньше не были, по крайней мере без родителей.
Нат стоял на улице, на которой все бело-зеленые автобусы, которые выглядели вполне дружелюбно, были выстроены бампер к бамперу. Перед ним была короткая улица, в конце которой находилась Сена. И хотя он не видел ее, он знал, что это Сена, потому что там не было домов, а было просто пустое пространство, где должны были быть здания. А потом он увидел, как чайка лениво повернула в сторону.
Он запахнул на себе пальто, как вор, не останавливаясь, чтобы застегнуть его, не потому, что ему было холодно, а чтобы спрятать свитер. Он все еще ощущал руку матери у себя на спине в том месте, куда она его толкнула, и пошел вперед, вперед, к Сене. В конце улицы он не глядя повернул направо. Это была набережная Гренель, точно так же называлась и станция метро.
С реки дул порывистый ветер, от которого заболели и высохли глаза. Он выставил одну ногу перед другой и подумал о том, чтобы вернуться назад, туда, где были все остальные. Потом ветер донес шум резины и металла и протяжный крик. Он посмотрел вверх и увидел зеленые вагоны, направляющиеся в сторону чайки. Воздушное метро… Его называли так, будто на том участке линии был другой поезд и будто он мог покинуть рельсы и улететь в небо.
С середины улицы вверх поднимались ступени. Над улицей нависала нижняя часть рельсового пути, как крыша подвала. Он начал взбираться по ступеням, чтобы попасть в металлическую клетку. Он по-прежнему испытывал страшную жажду и все еще чувствовал запах мочи на своих брюках. Через дорогу подметальщик улиц перестал работать и наблюдал, как он карабкается по ступеням. Наверху находилась женщина в форме безо всякого выражения на лице. Она сидела под вывеской с надписью «Выход» и выглядела как женщина, которая открывает кабинки в общественном туалете, только еще более неряшливая. Двое полицейских вышли из-под вывески «Проход запрещен». Женщина называлась poingonneuse, потому что она пробивала дырку в билете, которого у него не было, а его мать не положила денег ему в карман. Он услышал звук лязгающих цепей и скользящего металла, который означал, что поезд приближается.
Женщины кричали: «Пить! Пить! Наши дети хотят пить!» Они оттолкнулись от бетонной стены, держась за руки и выпирая на улицу, глядя в глаза, полускрытые козырьками; каждая выбирала пару глаз, как пехотинец, идущий в наступление. Позади них внутри огромного закрытого пространства слышался гул голосов людей, изнемогающих от запахов испражнений и антисептических средств. Затем раздался крик: «Бакалея открыта!»
Несколько женщин оторвались от других и цокали каблуками, перебегая через улицу. На бегу они рылись в карманах и сумочках, висевших у них через плечо. Они думали о бутылках воды, подсчитывая вес и количество фруктов или печенья или даже жестяной банки «Банания» (смесь для завтрака. – Пер.) – как компромисс, если им удастся достать молока. Шеренга полицейских заняла выжидательную позицию: позволить им купить воды, удержать других вблизи входа между бетонными столбами под красными буквами на грязной глазурованной арке: VEL’ D’HIV («Зимний велодром»).
Анна стояла у входа вместе с матерью. Теперь – так она делала начиная с позавчерашнего дня – она давала себе отдых, будучи одетой во всю свою одежду, потому что это внезапное появление на свежем воздухе было слишком хорошей возможностью, чтобы потратить ее зря. Ее волосы были причесаны, как будто она собиралась отправиться с поручением. Она чувствовала, как мать пихает ее в сторону, потом пытается оттащить ее назад или получше ухватить ее, чтобы оттолкнуть. Девочка цеплялась за юбки и расталкивала зады, чтобы дать женщинам понять, что она там, позади них, потому что они топтались, двигаясь вперед-назад.
У автобусов стояли двое полицейских. Пройдя мимо них, она увидела перед собой улицу, и воздух наполнил ее легкие, а когда один из полицейских крикнул ей, чтобы она вернулась, она сказала: «Я не оттуда. Я только пришла узнать о своей семье».
Она не оглядывалась, потому что полицейские могли не поверить ей, и не бежала, как ни сильно было искушение, потому что тогда с ее ног свалились бы сабо и ей пришлось бы остановиться, чтобы надеть их или оставить на улице.
Миллионы рук прижимались к этой перекладине каждый день и полировали ее до тех пор, пока она не стала блестеть, в отличие от всего остального в метро. Нат прошел через турникет и перешел на другую платформу, чтобы быть подальше от женщины, в случае если она позовет его. Она смотрела на него несколько секунд ничего не говоря, а затем сказала: «Проходите!» – но дружелюбнее ее лицо не стало.
Прибыл поезд, и немногие пассажиры вышли. Нат не вошел в последний вагон, который остановился рядом с ним. Он поднял металлическую ручку и, преодолевая сопротивление, открыл двери, как Самсон или укротитель львов. Ему пришлось действовать обеими руками, отчего его пальто распахнулось. Оказавшись в вагоне, он повернулся, чтобы сдвинуть двери, стоя как можно ближе к ним, затем запахнул пальто и сел.
Он видел, как люди, сошедшие с поезда, уносятся назад на платформе. Затем промелькнули черные перекладины, и в окне появились лица, уставившиеся на него или смотрящие в окно. Он увидел свое собственное лицо и глаза, которые были похожи на черные дыры. В метро уже никто не разговаривал. Поезд поехал быстрее, но не намного, потому что следующая станция была уже недалеко. Лица начали исчезать, внизу показалась улица с белыми крышами автобусов; группами стояли полицейские; затем появились ряды деревьев и широкая река, куда автобусы не могли поехать. Он видел, как медленно поворачивается Эйфелева башня и начинает медленно уходить вправо.
Какой-то мужчина встал и пошел к дверям. Мимо окон пролетали балкон, увитый зеленью, большая комната с подсвечником на столе. Окна находились достаточно близко, чтобы он мог забраться в них, если бы поезд остановился. Сначала, когда поезд добрался до станции, он продолжал двигаться, затем со скрежетом остановился, и Нат увидел написанное на стене слово passy.
Здесь кончалась линия «воздушного» метро. Со стороны реки шел свет, но крыша заслоняла свет с неба. Вскоре поезд поедет под землей. Он сказал про себя: «Трокадеро», «Буассьер», «Этуаль». Он старался не очень думать об «Этуаль» – это было написано на его свитере над тем местом, где располагалось сердце.
