– Верно, но он так никогда этого и не сделал. Как может женщина наставлять епископа, я уж не говорю «выбирать» епископа, когда ей даже не разрешают служить причастие? Коллегия сочтет, что это посвящение в сан через заднюю дверь.
Беллини потыкал в телятину вилкой, положил ее и, уперев локти в столешницу, обвел всех взглядом.
– Прошу вас, послушайте меня, братья. Позвольте мне говорить откровенно. Я не ищу папства. Я страшусь его, поэтому у меня нет намерений скрывать свои взгляды или притворяться не тем, кто я есть. Я прошу вас… умоляю… не агитировать за меня. Ни одного слова не произносить. Это ясно? А теперь я боюсь, что потерял аппетит, и, если вы меня извините, я удаляюсь в свою комнату.
Они проводили его взглядом – аистообразная фигура легко протиснулась между столиками, прошла по холлу и исчезла на лестнице.
Саббадин снял очки, подышал на стекла, протер их салфеткой, снова надел и открыл маленький черный блокнот.
– Что ж, мои друзья, – сказал он, – вы его выслушали. А теперь я предлагаю разделить задание. Рокко, – обратился он к Делл’Акве, – у вас превосходный английский, поговорите с североамериканцами и нашими коллегами из Британии и Ирландии. У кого из нас хороший испанский?
Пандзавеччиа поднял руку.
– Отлично, – кивнул Саббадин. – Южноамериканцы на вашей ответственности. Я поговорю со всеми итальянцами, которых пугает Тедеско, а таких большинство. Джанмарко, – сказал он Сантини, – предположительно, благодаря работе в Конгрегации образования вы знаете немало африканцев… Вы сможете с ними разобраться? Нет нужды говорить, что о женщинах в курии ни слова…
Ломели разрезал телятину на маленькие кусочки и съел их по одному. Он услышал, как Саббадин обошел стол. Отец Миланского архиепископа прежде был выдающимся христианским сенатором-демократом. Он с пеленок умел считать голоса. Ломели предполагал, что Саббадин станет государственным секретарем при понтификате Беллини. Закончив расписывать обязанности, он закрыл блокнот, налил себе вина и откинулся на спинку стула с довольным выражением.
Ломели оторвал взгляд от тарелки и спросил:
– Насколько я понимаю, вы не верите в откровенность нашего друга, когда он говорит, что не хочет быть папой?
– Нет-нет, он абсолютно искренен, и это одна из причин, по которой я его поддерживаю. Те, кто опасны, – те, кого необходимо остановить, – это люди, которые жаждут папства.
Весь вечер Ломели приглядывал за Трамбле, но лишь в конце трапезы, когда кардиналы начали выстраиваться в очередь за кофе в холле, появилась возможность поговорить с ним. Канадец стоял в углу, держа чашку и блюдце и слушая архиепископа Коломбо Асанку Раджапаксе, по всеобщему мнению, одного из главных зануд в конклаве. Трамбле подался к нему всем корпусом и внимательно кивал, устремив на него взгляд. Время от времени до Ломели, стоявшего в ожидании поблизости, доносились слова: «Абсолютно… абсолютно…» Ломели чувствовал, что Трамбле ощущает его присутствие, но игнорирует, надеясь, что он сдастся и уйдет. Однако Ломели был полон решимости, и в конечном счете именно Раджапаксе метнул на него взгляд и неохотно прервал свой монолог, сказав:
– Кажется, декан хочет поговорить с вами.
Трамбле, повернувшись, улыбнулся ему и воскликнул:
– Привет, Якопо! Замечательный был вечер.
Зубы его блестели необыкновенной белизной. Ломели подумал, что он специально отполировал их к данному случаю.
– Джо, не могли бы вы уделить мне минутку? – сказал Ломели.
– Да, конечно, – заверил Трамбле и обратился к Раджапаксе: – Может быть, продолжим наш разговор позднее?
Шриланкиец кивнул обоим и пошел прочь. Трамбле, казалось, с сожалением проводил его взглядом, после чего повернулся к Ломели:
– Так о чем речь?
В его голосе слышалась нотка раздражения.
– Не могли бы мы побеседовать в более приватной обстановке? Может быть, в вашей комнате?
Белейшие зубы Трамбле скрылись. Уголки губ опустились. Ломели подумал, что он откажется.
– Что ж, пожалуй, раз вы настаиваете. Но, если не возражаете, коротко. Я еще должен поговорить с некоторыми коллегами.
Его комната была на первом этаже. Он повел Ломели по лестнице, потом по коридору. Шел быстро, словно сгорая желанием поскорее закончить разговор. Номер был такой же, как у его святейшества. Все освещение – люстра наверху, прикроватная лампа и настольные, даже в ванной, – оставалось включенным. Было что-то больничное в этом свете, у Ломели возникла ассоциация со сверкающей операционной – никаких личных вещей, если не считать спрея для волос на прикроватной тумбочке.
Трамбле закрыл дверь и не пригласил Ломели сесть.
– Так о чем вы хотели поговорить?
– О вашей последней встрече с его святейшеством.
– И что с нашей встречей?
– Мне сказали, что она прошла негладко. Это правда?
Трамбле потер лоб и нахмурился, словно напрягая память.
– Нет, ничего такого я не помню.
– Хорошо, я скажу конкретнее. Мне сообщили, что его святейшество потребовал вашей отставки от всех обязанностей.
– Вот оно что! – Выражение лица Трамбле прояснилось. – Эта чепуха?! Насколько я понимаю, вам об этом сообщил архиепископ Возняк?
– Этого я не могу вам сказать.
– Бедняга Возняк. Знаете, как обстоят дела?
Рука Трамбле нащупала в воздухе воображаемый стакан, и камерленго решил:
– Когда все это закончится, мы должны обеспечить ему надлежащее лечение.
– Значит, утверждение, что его святейшество на той встрече освободил вас от ваших обязанностей, ложно?
– Абсолютно! Полный абсурд! Спросите монсеньора Моралеса. Он присутствовал.
– Я бы сделал это, если бы мог, но очевидно, что теперь это невозможно – мы изолированы от внешнего мира.
– Могу вас заверить, он лишь подтвердит то, что говорю вам я.
– Не сомневаюсь. И все же мне это представляется странным. У вас нет предположений, почему такая история стала распространяться?
– Я бы сказал, декан, что это очевидно. Мое имя называлось среди вероятных претендентов на папский престол – нелепое предположение, даже говорить об этом не стоит, но вы, вероятно, слышали какие-то разговоры… и кому-то нужно очернить мое имя ложными слухами.
– Вы считаете, их распространяет Возняк?
– А кто еще? Я знаю, что он приходил к Моралесу с какой-то историей о словах, якобы сказанных его святейшеством. Я это знаю, потому что мне Моралес сказал о разговоре с Возняком. Могу добавить, что побеседовать со мной лично он не осмелился.
– И вы объясняете это злостным заговором, имеющим целью дискредитировать вас?
– Боюсь, других объяснений нет. Это очень печально. – Трамбле соединил руки. – Я помяну архиепископа в моих молитвах сегодня и буду просить Господа помочь ему преодолеть трудности. А теперь, если вы меня извините, я спущусь вниз.
