Но долго на этой министерской должности он не удержался: назначение получил в декабре 1992-го, а в конце августа 1993-го – не прошло и года – уже подал в отставку. Сделал он это в знак протеста против попытки, предпринятой тогдашним Верховным Советом, взять под свой контроль телевидение: для этой цели был учрежден Федеральный наблюдательный совет. В противовес ему тогдашний президент России создал свой Федеральный информационный центр, управляющий всеми местными государственными телекомпаниями. Федотов не пожелал принимать участие в этом противостоянии двух властных структур, предпочел отставку.
Он называл себя «глубоко беспартийным человеком» и действительно не вступил ни в одну из существовавших тогда в России политических партий. Был, правда, короткий период, когда он входил в состав федерального совета партии «Союз правых сил». Но демонстративно из этой партии вышел, когда ее руководство отказалось поддержать Ирину Хакамаду в ее намерении выдвинуть свою кандидатуру на предстоящих выборах президента.
В сентябре 1993 года Михаил Александрович был назначен постоянным представителем России при ЮНЕСКО в Париже. В декабре следующего года ему был присвоен ранг чрезвычайного и полномочного посла. Это была давно уже применявшаяся в таких случаях почетная ссылка. В связи с этим своим назначением Михаил Александрович дал интервью, которое появилось в печати под таким недвусмысленным заголовком: «Меня послали, я посол».
На этом послужной список Михаила Александровича Федотова не кончается, но перечислять все государственные должности, которые ему случалось занимать, я не стану. Упомяну только еще одну, поскольку именно она неожиданно всплыла в заключительной строке посвященного ему Булатова стихотворения.
Это была должность представителя президента Российской Федерации в Конституционном суде. Судебные заседания, в которых он принимал участие, были посвящены законности роспуска КПСС в 1991 году, по делу о роспуске оргкомитета Фронта национального спасения, а также по делу о введении Съездом народных депутатов РФ наблюдательных советов на государственном телерадиовещании.
Сама его должность предполагала, что по всем этим вопросам он будет защищать и отстаивать позицию президента, что, разумеется, ни в малой степени не противоречило его собственным убеждениям.
Ни в малой степени это не противоречило и тогдашним политическим предпочтениям Булата. И ельцинский закон о роспуске КПСС, и ельцинский закон, защищающий от «верховников» свободу слова, он и сам готов был поддержать. Так что ничего осудительного в исполнении Михаилом Александровичем этой его должности в Конституционном суде он, конечно, не видел и видеть не мог. Мог даже, не кривя душой, считать, что там, в этих заседаниях Конституционного суда, его дружок Миша Федотов представлял и отстаивал не только президентскую, ельцинскую, но и его, Булата, точку зрения.
И – тем не менее:
Лучше в Париже ютиться на крыше.
Что еще слаще? Что еще выше?
Лучше в парижском этом гнезде,
а не в Консти-
туционном
суде.
Смысл этого дружеского совета прост и однозначен: подальше, подальше, дорогой Миша, надо тебе держаться от коридоров власти. Не огорчаться, что тебя «послали», а радоваться. Уходи в частную жизнь: «Маша и дети. Семья как семья… Что еще слаще? Что еще выше?..»
Михаил Александрович не внял этому совету друга. Он и сегодня, как говорил Зощенко, «кавалер и у власти»: советник президента и председатель совета при президенте РФ «по содействию развитию институтов гражданского общества и правам человека». Как у нас теперь обстоит дело с правами человека и развитием институтов гражданского общества, объяснять не надо. Только что из этого возглавляемого М.А. Федотовым совета демонстративно вышли самые достойные его члены, публично заявив, что дальнейшее свое пребывание в нем считают не только бессмысленным, но и вредным. Но Михаил Александрович свой пост не покинул, пытается слепить новый состав совета, из последних сил судорожно цепляется за эту последнюю свою властную должность, хоть и знает, что на самом деле никакая она не властная: не за власть цепляется он, а за кабинет .
Но это – его дело, его выбор, и я не собираюсь его за это осуждать. Я ведь пишу не про него, а про Булата. И во всем этом деле меня интересует только Булат.
Коллективное письмо, подпись под которым вменялась в вину Булату,
вместе с ним подписали люди известные. Назову лишь некоторые имена из тех сорока двух, что под ним стояли:
Алесь Адамович, Белла Ахмадулина, Григорий Бакланов, Василь Быков, Даниил Гранин, Юрий Давыдов, Юрий Карякин, Александр Кушнер, Юрий Левитанский, академик Дмитрий Сергеевич Лихачёв, Юрий Нагибин, Лев Разгон, Роберт Рождественский, Юрий Черниченко, Мариэтта Чудакова, Михаил Чулаки, Виктор Астафьев.
Из тех, кто решился громогласно осудить расстрел Белого дома, известностью, да и авторитетностью, могли с ними сравниться только двое – Андрей Донатович Синявский и Владимир Емельянович Максимов.
Как на грех, оба эмигранты.
Быков на этом обстоятельстве построил целую теорию:
...
В семнадцатом Блок сказал Гиппиус, что видит за большевиками не только силу, но и правду. <…> На рубеже семнадцатого и восемнадцатого он написал и опубликовал «Интеллигенцию и революцию» и «Культуру и революцию» – две наиболее принципиальные свои статьи, в которых утверждал простую и внятную истину: «Жалкое положение: со всем сладострастием ехидства подкладывали в кучу отсыревших под снегами и дождями коряг сухие полешки, стружки, щепочки, а когда пламя вдруг вспыхнуло и взвилось до неба (как знамя) – бегать кругом и кричать: ах, ах, сгорим!»
Эта цитата, пожалуй, наиболее принципиальна. Речь идет не о том, чтобы признать правоту большевизма. <…> Речь о том, чтобы разделить ответственность. Подкладывали щепки, подгребали стружки? Будили народное самосознание? Разговаривали о свободе, ругали власть, ждали перемен? Получите. Признайте свою вину в происшедшем. Не отрекайтесь от того, что сами же и накликали, – даже если никакое знамя и пламя не мерещилось вам в самых кошмарных снах, а желали вы всего-навсего свободы собраний и отмены цензуры. <…>
И Блок, и Окуджава свой выбор сделали и прожили после этого по четыре года. Почему они поступили так, а не иначе – логически объяснить невозможно. Зато очень легко объяснить от противного, почему они не могли поступить иначе.
Иной выбор предполагал бы попытку снять с себя историческую ответственность. А Окуджава, как и Блок, знал, что он «подгребал стружки». Знал, что эти танки защищали его. И не прятался от этого факта, в отличие от десятков русских интеллигентов, осудивших расстрел Белого дома. Впрочем, были среди них и люди, имевшие на такое осуждение полное моральное право: Андрей Синявский, Владимир Максимов. Они не были ничем обязаны ельцинской власти и не несли перед нею никакой ответственности.
(Дмитрий Быков. Булат Окуджава. М., 2009)
