В Гренобле мы провели неделю
А следующую неделю – в Париже.
Там – помимо того что Париж – это «праздник, который всегда с тобой» – меня ожидало много впечатляющих встреч, главной из которых была встреча с Синявскими. Они встретили меня как родного, повели в ресторан, угощали какой-то редкостной дрянью – улиткой, которую надо было извлекать из ее скорлупы какими-то специальными щипцами. («Дадим еврею съесть улитку», – сказала злоязычная Марья, заказывая для меня это экзотическое блюдо.)
Потом чуть ли не всю ночь мы гуляли по Парижу, а остаток ночи провели у меня в номере: говорили, говорили – не могли наговориться.
Главной темой этих наших разговоров сразу стала история появления на страницах иерусалимского журнала «22», редактором которого был наш друг Шурик Воронель, сенсационных разоблачений Сергея Хмельницкого.
Меня эта история потрясла.
Не столько даже сама история, сколько давно уже мучивший меня вопрос, на который я не мог найти ответа: зачем Шурик это сделал? Что толкнуло его предоставить страницы своего журнала человеку, которого он ненавидел, для клеветы на человека, которого любил?
Шурик был близким другом Юлика Даниэля (он в свое время нас с ним и познакомил), а значит, и Андрея. С Андреем, правда, он был не так близок, как с Юликом, но и его тоже Воронели числили среди самых близких своих друзей. И вдруг – такой пассаж!
Мне не терпелось узнать: что же произошло? Какая кошка вдруг между ними пробежала?
Но это мое любопытство так и не было удовлетворено. Мне было только сухо сказано, что на самом деле никакой близости между ними (Синявскими) и Воронелями никогда не было.
Зато сама история появления на страницах воронелевского журнала разоблачительных мемуаров Серёжи (так они его называли) Хмельницкого и последовавших за этими разоблачениями событий была рассказана мне так откровенно и подробно, что той ночи для этого рассказа нам не хватило: возвращались мы потом к этой теме еще не раз, и с каждым днем она обрастала все новыми и новыми подробностями, для Андрея и Марьи, да и для меня тоже, очень важными.
Постараюсь сейчас все это припомнить. Но сперва надо рассказать о том, кто такой был этот Серёжа Хмельницкий и какую роль выпало ему сыграть в судьбе Андрея Синявского и Юлия Даниэля.
Это было в самую раннюю пору нашего знакомства с Воронелями
Шурик и Неля приехали к нам на стареньком, уже в то время устаревшей первой модели, «москвиче», которым владели пополам со своим другом Мишей Гитерманом, что не мешало им время от времени приглашать нас отправиться с ними в какую-нибудь очередную автомобильную прогулку. Иногда целевую, а иногда и совсем бесцельную – просто покататься.
Будучи людьми безлошадными и легкими на подъем, мы всегда были готовы принять каждое их приглашение. А на этот раз, судя по их возбужденным лицам, нас ожидал сюрприз. Не было сомнений, что нас собираются пригласить на какое-то необычное и, по-видимому, представляющее особый интерес мероприятие.
Так оно и оказалось.
Блестя глазами, Неля сказала, что они сейчас едут на защиту диссертации. Диссертант – их хороший знакомый. Друг? Нет, не друг. Скорее – враг. А особый интерес, который вызывает у них эта защита, состоит в том, что там им предстоит стать свидетелями грандиозного скандала. Как им стало известно, на защиту явятся два человека, которых диссертант в свое время посадил. Каждый из них по его доносу получил «десятку», но отсидел только «пятерку» (умер Сталин, и их сперва сактировали, а вскоре и полностью реабилитировали). И вот теперь они собираются сорвать диссертанту праздник, публично разоблачить его, предъявив ему свой счет. Не хотим ли мы поехать с ними, чтобы получить и свою долю удовольствия от предстоящего торжества справедливости?
Мы не захотели. И чем там дело кончилось, я тогда так и не узнал: то ли жертвы доноса раздумали являться на эту защиту и устраивать публичный скандал, то ли им помешали провести эту акцию, но предвкушаемый Воронелями скандал вроде не состоялся. А может быть, все-таки состоялся? Так ли, сяк ли, но от всей этой истории в памяти моей тогда осталось только имя доносчика-диссертанта: Серёжа. Серёжа Хмельницкий.
Эти имя и фамилию я потом слышал от Воронелей часто: они много рассказывали нам об этом своем бывшем друге. А однажды мне случилось даже его увидеть.
Я сидел рядом с Шуриком
уже не в стареньком, а в только что купленном новом «москвиче». Куда мы с ним тогда отправились и зачем, мне сейчас уже не вспомнить. Помню только, что ехали мы по кольцу бульваров в сторону Покровских ворот. И, как это обычно с нами бывало, бурно что-то обсуждали. Шурик вел машину легко и свободно, и обязанности водителя не мешали нашим никогда в ту пору не прекращавшимся спорам. Нередко он даже отрывал руки от руля, чтобы подкрепить какой-нибудь свой тезис сильным и выразительным жестом, что вызывало постоянные нарекания его жены Нели, смертельно боявшейся, что из-за этих его фокусов мы попадем в аварию и вдребезги разобьемся.
Но на этот раз Нели с нами не было, и мы с Шуриком могли без помех наслаждаться нашим спором, чем всю дорогу и занимались. Спорил Шурик всегда азартно, но лицо его при этом всегда выражало предельную степень доброжелательства: этим он словно подчеркивал, что, как бы велики ни были наши разногласия, на наших добрых отношениях они ни в коей мере не отразятся.
И вдруг – сперва я это как-то почувствовал, но сразу же и увидел, – это добродушное, благожелательное выражение его лица резко сменилось другим – жестким, ненавидящим, гневным. Челюсть его выдалась вперед, а глаза источали такую испепеляющую ненависть, что мне стало просто страшно: никогда – ни раньше, ни потом – не случилось мне больше видеть его таким.
Он рванул машину к самой кромке тротуара и включил свой автомобильный гудок на полную мощность, вложив и в него тоже всю силу своей ненависти. И тут я наконец увидел того, на кого эта его ненависть была направлена.
По тротуару шагал плотный, коренастый, коротконогий человек с высоко поднятой головой. Эта высоко поднятая голова и подчеркнуто уверенная, гордая походка словно бы говорили, что шествует он с сознанием своей правоты. Во всяком случае, не признает за гневно сигналящим ему Шуриком никакого права выражать ему свое осуждение.
Был момент, когда мне казалось, что Шурик вот-вот резко повернет руль своего «москвича» и въедет прямо на тротуар с намерением сбить – не только морально, но и физически уничтожить этого ненавистного ему пешехода.
А тот как ни в чем не бывало продолжал гордо вышагивать по тротуару, высоко держа свою голову и сохраняя такое же, как у Шурика, гневное выражение лица, словно соревнуясь с ним в своем – таком же праведном – гневе.
Но Шурик как-то быстро остыл, успокоился, прибавил скорость, и мы оставили этого гордо вышагивающего позади: пусть себе вышагивает.
И я даже не попросил Шурика объяснить мне смысл этой короткой сцены. Не надо было мне тут у него ничего спрашивать: без всяких расспросов я сразу понял, кто это был. Ну конечно он! Тот самый Серёжа Хмельницкий!
