«Сорок пятый» дрожал в моей руке.
– Еще раз, как вас зовут? – спросил я.
– Вайолет, – всхлипнула она.
– Сядьте прямо, Вайолет. И перестаньте плакать.
Женщина вытерла глаза и посмотрела на меня в зеркало заднего вида. Я передвинулся на среднее сиденье.
– Положите руки на руль и не убирайте.
– Я беременна, – жалобно пробормотала она и снова расплакалась. – Узнала только сегодня утром. Если вы меня убьете…
– Замолчите. Меня это не интересует. Дайте ваш бумажник и жетон. – Она взяла сумочку и передала ее мне. – И телефон тоже. Пейджер есть?
– С собой нет. – Вайолет подняла лежавший на пассажирском сиденье сотовый и протянула мне. Я взял его, бросил на пол и растоптал каблуком. Потом открыл бумажник и достал водительские права. Женщина была из Дэвидсона, Северная Каролина, моя землячка, а исполнилось ей всего-то двадцать пять лет.
– Я же сказал держать руки на руле. Вы сюда за мной приехали?
– Нет.
– Нет?
– Нет. Клянусь.
– Тогда какого черта вы делаете на Окракоуке?
– Я разыскиваю мужчину по имени Лютер Кайт. Здесь живут его родители, и это место – последнее, где…
– Вы расследуете убийство той семьи в Дэвидсоне?
– Да. А также похищение Элизабет Лансинг.
– Ну и ну… подгадили вы мне крупно.
Часы на приборной доске показывали 3:05. Скоро начнет темнеть, и Чарли Тейтум уже ждал меня. Через ветровое стекло я видел, как он выходит из лачуги в конце причала и ступает в лодку. Ожил двигатель, забурлила вода.
Обернувшись, я увидел, что Вайолет смотрит на пистолет. Скорее всего, на нее еще никто не наставлял заряженное оружие.
– Значит, сделаем вот так. Прокатимся на лодке. Вы – моя жена, и зовут вас… Энджи. Не разговаривайте. Не плачьте. В лодке сидите и смотрите в океан. Как будто мы поругались.
– Куда мы…
– И вот что я вам скажу. Жизнь старика, который повезет нас, – в ваших руках. Потому что, если вы начнете плакать, устраивать сцены и у него появятся какие-то подозрения, я застрелю его и сброшу в море. Это вам понятно?
– Понятно. Вам не придется ни в кого стрелять.
– Это зависит от вас. Я скрываюсь уже семь лет и в тюрьму садиться не намерен.
Я повернулся, взял ее красное пончо и маленькие, еще сырые туристические ботинки. Потом затащил на заднее сиденье купленный в магазине у Баббы рюкзак.
– Возьмите. – Я протянул ей пончо и ботинки. – Там, куда мы отправляемся, будет мокро и холодно.
– Вы меня убьете? – спросила Вайолет.
Я хотел сказать, что нет, ей ничто не угрожает, и все, что она знает обо мне, – ложь. Но заставить ее отправиться со мной на остров я мог только страхом. Вайолет должна была понимать и верить в две вещи: во-первых, что я застрелю ее при малейшем сопротивлении, и, во-вторых, что у нее все еще есть шанс спастись и выйти из переделки живой.
Поэтому я просунул ствол между передними креслами, направил на нее и пригрозил самыми страшными карами.
Глава 41
Мы сели на идущую вдоль планшира скамью. Я крепко обнял Вайолет, и Чарли Тейтум повел «Айленд хоппер» от причала на середину Силвер-Лейк. Палуба отдавала плесенью и протухшими на солнце рыбьими потрохами.
– Ветер уже переменился, – предупредил Чарли. – Вот выйдем из бухты и попадем в передрягу.
Силвер-Лейк выглядела пустынной. Я видел растянувшиеся вдоль берега мотели и мини-отели и поднимающиеся кое-где из труб змейки дыма.
Дождь усилился. В какой-то момент мелькнула мысль: не тронулся ли я рассудком, решившись на такое предприятие. Я отогнал ее и больше об этом не думал.
Впереди, за узким выходом из бухты, виднелся пролив, где воды уже вспучивались под яростным напором северного ветра. Чарли дал газу. Лодка устремилась вперед, спеша к открытой воде, и наш капитан указал на Тич-Хоул, небольшую бухточку в мутной дали, где Эдвард Тич (он же Черная Борода) укрывался до того, как ему в 1718 году отрубили голову.
Пройдя южную оконечность Окракоука, мы добрались наконец до протоки, где океан и залив сходились в столкновении течений и потоков. Волны били в борта лодки, ветер сметал с волн белые шапки. Теперь мы в полной мере ощутили на себе силу стихии. Дождь хлестал в пластиковую заслонку с такой силой и яростью, что мы не видели ни Окракоука, ни маяка, ни водонапорной башни, находившейся всего лишь в нескольких сотнях ярдов у нас за спиной. Воющая серая мгла окутала все вокруг, сжав наш мир до холодного рассерженного моря.
Лодка взлетела на гребень волны и рухнула вниз, едва не сбросив нас со скамьи. Чарли оглянулся, посмотрел на меня и покачал головой.
– Хуже, чем я думал! – крикнул он, перекрывая рев мотора. – Не надо было выходить! Не знаю, смогу ли причалить!
Я взглянул на Вайолет. Ее пончо промокло, руки покраснели от холода. Как и было велено, она смотрела в сторону, беззвучно шевеля посиневшими губами. Уж не молится ли?
Я легонько пожал ей руку, и она взглянула на меня. Такая хрупкая…
– Замерзли?
Она молча кивнула. Я подтянул вниз рукава ее пончо и едва не сказал, что ей ничего не угрожает.
Мы пробивались сквозь бурю. Волны вставали одна за другой.
Вайолет дрожала, а я смотрел вперед, в этот потоп, в это хаотическое небытие шторма и моря со страхом и тревогой, которых не испытывал уже давно. Но вкус адреналина был не по мне. Я предпочел бы скуку и уединение юконской глуши.
Прошло минут двадцать, когда вдалеке вдруг появился Портсмут. Вблизи берега виднелось несколько деревянных строений, выглядевших давно заброшенными. Всматриваясь в призрачную деревню сквозь проливной дождь и сосны, раскачивающиеся под ветром, словно армия помешанных, я все более проникался дурным предчувствием. Северный край острова выглядел совершенно диким и глухим. Даже не знай я историю Портсмута, одного взгляда на эти покинутые жилища хватило бы, чтобы понять все.
Мною овладел страх.
Я не хотел сходить на этот остров.
Проклятый и заброшенный.
Глава 42
Я бросил рюкзак Чарли, ступил на планшир и перебрался на причал. Ветер налетел порывом и стих.
– По-моему, вы тронулись, – сказал старый моряк. Дождевая вода стекала по его капюшону и сбегала по лицу в густую чащу бороды.
Море бушевало, снова и снова бросая лодку на опоры.
– Увидимся завтра во второй половине дня.
– Надеюсь. Позвольте помочь вашей супруге. Хочу поскорее вернуться в бухту, пока хуже не стало.
– Секундочку, мистер Тейтум. Эти постройки – то, что осталось от старой деревни, – они ведь в государственной собственности, так?
