Рядом что-то плюхнулось.
Я обернулся к «Киннакиту».
Вайолет вынырнула, отчаянно колотя по воде ногами и неуклюже размахивая руками. При этом она каким-то чудом не только оставалась на поверхности, но и двигалась в мою сторону.
– Ты что делаешь? – стуча зубами, спросил я, когда она добралась до отмели и встала.
Вайолет трясло так, что ответить сразу она не смогла.
– Они убили моего мужа.
Мокрая с головы до ног, женщина расплакалась. Дыхание слетало с ее губ клубочками пара.
– Ты о чем…
– Я видела его, Эндрю! Макс висел в той жуткой комнате!
Она посмотрела мне в глаза с каким-то отчаянием, как будто ждала, что я скажу ей что-то другое, какую-то прекрасную, сладкую ложь.
Я обнял ее, и мы стояли, дрожа, в этом горьком рассвете.
– Мне некуда возвращаться.
– У тебя семья, друзья и…
– Без него ничего не получится.
Я сжал ее лицо обеими руками.
– Скажи мне, чего ты хочешь?
– Не знаю, но все изменилось. Я не могу вернуться домой.
Она отстранилась и поплыла к берегу, до которого оставалось ярдов сорок. Я последовал за ней.
Солнце уже полностью поднялось над морем и сияло теперь над ним.
Кружилась голова.
Мир вокруг немного туманился.
Я скользнул под воду, потом все же пробился на поверхность. В следующий раз там и оставайся.
Вайолет первой добралась до берега и теперь стояла и плакала.
До меня наконец стало доходить.
Ее сделали вдовой. Она видела такое, что выпадает на долю немногих, не считая тех, кто побывал на войне.
По воле чудовища она оказалась брошенной в пустыне одиночества.
Но и я был там же.
Был – и нашел выход.
И теперь могу показать его ей.
Эпилог
Я бы хотела отпереть эту дверь,
повернуть ржавый ключ
и обнять каждого падшего, но я не могу, не могу.
Я могу просто сидеть здесь, на земле,
на своем месте за столом.
Анна Секстон «Запертые двери»
Девять месяцев спустя
Вайолет проснулась.
Протерла глаза.
Было утро.
Макс ворковал в колыбельке.
За кухонным столом, в поношенном фланелевом халате, над стопкой страниц с карандашом в руке склонился, внося поправки в рукопись, Эндрю. В камине – небольшой огонь, которому еще только предстоит выгнать из угла ночной холод.
Сильно пахло крепким кофе.
– Доброе утро, – сказала она.
Эндрю повернулся и посмотрел на нее сквозь упавшие на глаза волосы.
– Доброе утро.
Она подползла к краю кровати, приподнялась, заглянула в колыбельку и подняла сына. А когда подтянула сорочку, его маленькие мокрые губки раскрылись и жадно приникли к ее темному, набухшему соску. Откинувшись на спинку кровати, она наблюдала за ним.
И малыш смотрел на мать из-под ресниц.
Эндрю поднялся из-за стола и подошел к ним.
– Что-то не так?
Вайолет покачала головой:
– Всё в порядке. Это хорошие слезы.
* * *
Озеро было темным, как черный чай, и прозрачным до самого дна. Со всех сторон его обступили черные ели. Даже в середине августа вода оставалась ледяной и теплела только в полдень, когда солнечные лучи падали почти отвесно и доставали до мягкого, заиленного дна, а сам солнечный свет превращался в сияющий зеленый поток, теплый, как вода в ванной.
Эндрю вынырнул. Голый, он с удовольствием впитывал юконское солнце, размышляя о том, как закончить свою автобиографию. Может быть, вот этим? Озерцом в долине, у подножия гор?
Описано было все: Пустошь, Орсон, Внешние отмели, Кайты, «Киннакит». Оставалось только поклониться на прощание и отступить за занавес.
Эндрю прошел последние футы и ступил на берег. Стянул в хвост волосы, обмотался полотенцем и упал на расстеленное и согретое солнцем полотенце. Вайолет подала ему темные очки; он водрузил их на переносицу, откинулся на спину и закрыл глаза.
– Ну как? – спросила она.
– Чудесно.
– Пожалуй, я тоже окунусь. – Вайолет посадила сына на грудь Эндрю. – И не подсматривай, Энди, – предупредила она, хотя ее живот практически вернул прежнюю форму. Ви родила три недели назад в больнице Уайтхорса. Эндрю был рядом.
Теперь, пока женщина раздевалась, он присматривал за укутанным и спящим Максом.
– Всё, я иду.
– На середине тоже тепло.
– Не подглядывай.
Вайолет ступила в воду с вязкого берега, и ее короткие светлые волосы заблестели в солнечном свете, как шампанское с клубникой.
Макс, проснувшись, едва слышно пискнул.
Эндрю склонился над ним.
Малыш зевнул, открыл глаза и увидел знакомое бородатое лицо.
– Боже, как же здесь хорошо! – воскликнула Вайолет, смеясь.
А Эндрю уже представил окончание книги.
Приступы паники у Ви все реже, хотя я и просыпаюсь порой среди ночи, услышав, как она плачет в подушку. Иногда она зовет меня, просит спуститься и посидеть с ней. Иногда она плачет одна. Мы редко говорим о том, что случилось на Внешних отмелях. Мы не строим планов на будущее. Ей нужно пожить в настоящем. Как и мне.
Какое необычное и прекрасное лето – в лесу, с Ви…
Так покойно мне еще не было.
* * *
К вечеру небо стало бледнеть, и они пошли домой – прогулка в четверть мили через лес по лосиной тропе.
Эндрю задержался – погасить костер.
Вайолет вошла в дом, положила сына в колыбельку и села за кухонный стол с ручкой и бумагой.
Не зная, что сказать, она потратила бо́́́льшую часть слов, описывая Макса.
Перечитывая это письмо об их внуке, Вайолет представила Эберта и Эвелин за городом. У них там сумерки, и они сидят на веранде их выкрашенного белой краской дома, вдыхая туманный воздух с приятной ноткой навоза.
Она почти ощутила запах отцовской трубки и увидела то же, что и они: широкие луга, амбары, мягкий, голубовато-зеленый горизонт с начинающими ронять листья деревьями, которые не пережили бы и одной юконской зимы. На мгновение ею овладела тоска по дому, по этим деревьям, по отцу и матери.
