– Что это значит?
– Человек с длинными черными волосами.
Ледяной озноб пробежал по спине Вайолет.
– Тебе здесь будет удобно? – поинтересовался Мэтью.
– Да.
– Слушай, на эту ночь добро пожаловать, но…
– Да, я понимаю. Ты очень любезен.
* * *
Подушка пахла гнилой капустой, поэтому Вайолет положила руку под голову и повернулась лицом к бочке, дышавшей теплом. Сквозь маленькие отверстия виднелись рдеющие угли, по темным стенам прыгали крошечные огненные зайчики.
Она закрыла глаза.
Холод подбирался ко всем частям тела, не считая лица, обращенного к бочке.
В микрофоне послышался голос:
– Вайолет? Ты спишь? Вайолет…
– Не сплю, – прошептала она.
– Хочу поговорить о ноже, Вайолет. И о Мэтью. Насчет того, чтобы убить его, пока спит.
– Нет.
– Нет?
– Я не могу, Лютер.
– Мэтью напоминает мне близкого умершего друга.
– Лютер, пожалуйста.
– Моего наставника. Человека по имени Орсон, который, прямо как Мэтью, удалился в глушь, чтобы обрести себя.
– Я не сумею, у меня не хватит духа.
– Что ж, это очень плохие новости для Энди и маленького Макса. Энди, ты слышишь?
– Вайолет? – донесся голос Энди.
– Энди…
– Лютер, пожалуйста, – попросил тот.
– Может, уже хватит меня уговаривать? Я втянул тебя в это не для того, чтобы ты просил меня не делать, что следует.
– Для чего же?
– Просто я подумал, что ты можешь дать совет Вайолет. Ты ведь бывал в такой ситуации раньше, правильно? Ты убил невиновного, чтобы спасти себя и других. Скажи нам, Энди, это тебя изменило?
– Пошел ты, Лютер.
– Скажи нам, Энди, это тебя изменило?
– Отвяжись.
Микрофон Вайолет наполнился криком ребенка.
– Энди, прекрати! – прошептала она.
– Да, Лютер, это изменило меня.
– В лучшую сторону?
– Едва ли.
– Ты все еще думаешь о нем?
– Иногда.
– И это причиняет тебе боль?
– Это наихудшие мгновения моей жизни.
– Потому что ты слаб, Энди. Никогда не понимал, что Орсон в тебе нашел. Тебе следовало выйти из этого испытания, став сильнее. Тверже. Став безупречным человеческим существом.
– Так вот кем ты себя считаешь, Лютер? Безупречным человеческим существом?
– Вайолет, – обратился Кайт к женщине, тихо плакавшей в рукав костюма, – не пойми меня неправильно. Я тебя не принуждаю. Мы сейчас собираемся оставить тебя, поэтому используй момент. Прошу, верь мне, когда я говорю, что это может оказаться настоящей революцией. Изменится вся жизнь. Если ты позволишь этому случиться. Если ты достаточно сильна.
– А если я не смогу?
– Давай воздержимся от взаимных угроз, любовь моя.
Энди что-то закричал, потом связь оборвалась.
Ви снова слышала леденящий дождь, чувствовала, как сердце бьется о грязный пол. Лежа во тьме и холоде, она ждала. Надеялась, вдруг что-нибудь изменится. Реальность прорвется сквозь пелену, и этот кошмар закончится.
Но дождь продолжал идти, огонь угасал, и она начала замерзать.
Немного времени спустя Ви встала. В лезвии ножа отражалось слабое пламя. Она посмотрела на оружие, потом взяла его с подоконника.
– Подбрось дров в огонь, – проворчал Мэтью из картонной коробки.
– Конечно.
Вайолет подошла к кладке дров, взяла несколько кусков потолочного карниза, с которых слезала темная краска, и бросила в бочку.
– Ты разговаривала сама с собой, – заметил Мэтью.
Вайолет не спеша подошла к картонному спальнику и присела на корточки. Пламя в бочке разгорелось, и в отсветах она увидела Мэтью, распростертого под старыми газетами; он лежал на спине с открытыми, стекленеющими от вина глазами, то и дело смыкая веки.
– Как ты можешь вот так жить, Мэтью? – прошептала Ви.
– Всегда мечтал жить на природе, – ответил он. – В каком-нибудь приятном месте, понимаешь? Теперь живу. Это моя глухомань. Полагаю, бетонная пустошь красива, как пустыня. Пусто и спокойно. Покинутые здания, эта водяная башня… они – мои горы. Иногда летними вечерами я просто гуляю по развалинам. Они что-то трогают во мне. Утоляют какую-то жажду, которую я всегда испытывал.
– Разве ты не потерял семью?
Ви увидела, что его кадык дернулся.
– Из семейного периода жизни мне гордиться нечем. Я оказался несостоятелен. – В уголках его глаз блеснула влага; он посмотрел на Ви. – Тяжело такое признавать, правда?
– Да.
Она сжала рукоять ножа в спрятанной за спину руке.
– Как думаешь, столь тяжелые испытания предопределены?
Ви ничего не видела из-за слез, застилающих глаза.
– Иногда бывает и тяжелее.
Она чувствовала, что в ней просыпается импульс к действию, выделяется адреналин, подталкивая ее к чему-то.
– Хотелось бы думать, – говорил Мэтью, – что есть какой-то прок от той дороги, которой я иду, понимаешь? Что я… обретаю нечто. Что-то такое, чего у других нет. Что просветление ждет прямо за углом.
– Хочешь найти во всем этом целесообразность?
– Точно.
– А тебе никогда не хотелось просто… – ее ладонь вспотела на покрытой кожей рукояти ножа, – покончить со всем этим?
– Хотелось, – ответил Мэтью. – Господи, да. Смерть… Это все, о чем я думаю.
Он закрыл глаза и продолжал говорить, не разжимая век:
– Умирающее животное не знает ни страха, ни надежды. Человек встречает конец, охваченный ужасом и не переставая надеяться. Он множество раз умирает и множество раз восстает. Великий человек в своей гордости до последнего издыхания осыпает обступивших его убийц насмешками. Он знает смерть. Человек создает смерть. Разве он не восхитителен, Йейтс
[10]? – Глаза Мэтью оставались закрытыми.
Вайолет с трудом сдерживала дыхание. Она думала о Максе, и больше ни о чем, а Мэтью выглядел безмятежным и предлагал ей воскресить в памяти стихи, которыми они могли бы насладиться вместе – хотя бы один-два, чтобы он мог мысленно повторять строки, отходя ко сну.
Она ответила, что сейчас вспомнит.
