Свет.
В этот короткий промежуток Вайолет развернулась и побежала, и когда свет погас, она на бегу продолжала уклоняться от негативов машин, пока они не померкли на сетчатке глаз.
Присев на корточки за большим станком, Ви ждала, пока свет загорится снова.
Во рту пересохло.
Она тяжело дышала.
Свет.
Лютер остановился в двадцати футах от нее у токарного станка, где она пряталась всего несколько секунд назад, и заглядывал под него.
Темнота.
Она смотрела на его замершее изображение, а когда включился свет, Лютер уже медленно направлялся к ней.
Ви пригнулась.
Ладони вспотели, и она вытерла их о нейлон спортивного костюма, чтобы надежнее ухватить нож.
Шаги замерли.
Теперь до него оставалось всего восемь или десять футов.
На протяжении трех циклов смены света и тьмы Лютер не двигался.
Вайолет знала, что сделает.
Свет.
Она глянула поверх станка.
Кайт стоял к ней спиной.
Ви спокойно поднялась, позволив глазам наполниться увиденным и запечатлеть в мозгу Лютера и машины, расположенные в непосредственной близости от него. Когда погаснет свет, ей останется только шагнуть на два фута из-за станка – и броском преодолеть четыре фута узкого коридора свободного пространства между машинами до его остаточного изображения.
И в темноте нанести удар.
Но не убивать. Ты должна узнать то, что знает он. Макс еще может быть жив.
Когда погас свет, она удобнее взялась за рукоять ножа.
Давай, Вайолет.
Появилось остаточное изображение – прекрасный негатив Лютера, стоящего к ней спиной; она даже видела, что в правой руке он держит что-то свисающее сбоку.
Сейчас.
Сделав два осторожных шажка из-за станка, она правой рукой занесла нож и устремилась на него.
Четыре быстрых мягких шага, затем остановка там, где он должен стоять, – и Вайолет нанесла сверху вниз сильный быстрый удар ножом, в самый центр спины Лютера.
Она напряглась, ожидая сопротивления плоти, и когда клинок прошел сквозь пустоту, плечо Ви чуть не вылетело из сустава, и саму ее шатнуло вперед, в ничто.
О Господи…
Сверху ударил свет, глазам стало больно.
Лютера нигде не было.
Насколько хватало глаз, ничего, кроме машин, и…
Краем глаза она уловила движение.
Вайолет развернулась, перекладывая нож в руке, спеша сменить хват.
Он стоял прямо там, в двух шагах, и уже наносил стремительный размашистый удар дубинкой по дуговой траектории.
Когда дубинка коснулась боковой части головы, боли не было, но колени Вайолет сразу подогнулись – она лишилась сил из-за крайнего напряжения во время гонки в темноте.
Потом, когда Ви сидела на полу и смотрела вверх на Лютера, раздался щелчок, похожий на выстрел. Свет погас, а она все еще видела его негатив и могла поклясться, что он улыбается замерзшей улыбкой в этом гудящем и ярком остаточном изображении.
В темноте Лютер ударил ее снова – сокрушительно, прямо по затылку, и на этот раз она ощутила боль, но всего лишь на секунду.
Энди
От мучительных страданий меня отвлек звук открывающейся двери за спиной. Через несколько секунд в поле зрения на бетонном полу склада появился Лютер, несущий на руках Вайолет.
– Что ты с ней сделал? – заорал я.
Кайт поместил безвольное тело в деревянную каталку, стоявшую в десяти футах от моей, и я смотрел, как он пристегивает лодыжки и запястья, фиксирует голову на спинке стула, кожаным ремнем перетягивая лоб Вайолет.
Затем Лютер приблизился и подтянул ремни, опутывающие мое тело.
– Когда мы начнем, – сказал он, – ты первым делом постараешься потерять сознание. Это было бы, как говорится, вопиющим безобразием.
– Лютер.
– Да, Энди? – Он посмотрел на меня сверху бездушными черными глазами.
– Я люблю ее, Лютер, – сказал я. – Понимаю, ты, возможно, не знаешь, что это значит, но в нашем мире нет ничего более могучего…
– Думаю, что могу с тобой не согласиться, – перебил он. – Я пришел к заключению, что всем правят страх и боль. Они – краеугольные камни человеческой природы.
– Если ты действительно так считаешь, то почему до сих пор не убил себя?
Лютер взглянул на меня.
– Не следует думать, что темная сторона бытия наполнена страданием и утратами, а значит, и скорбью. В ней нет скорби. Потому что скорбь поглощается смертью, а смерть и умирание суть сами жизнь тьмы. – Он похлопал меня по руке. – Эти прекрасные строки написал немецкий теолог по имени Якоб Бёме, а поделился ими со мной много лет назад, в Пустоши, твой брат. Неужели ты не можешь представить себе, что подобно тому, как природа и любовь говорят с сердцами большинства людей, так и вот это, – он обвел рукой склад, панель управления, Вайолет и остановился, указывая на мою истерзанную ногу, – говорит со мной?
Он отвернулся, пересек склад и исчез за дверью, которой я раньше не замечал; рядом с ней стояла панель управления.
Через две секунды погас свет.
* * *
Во тьме послышался ее голос – испуганный, растерянный, огорченный:
– Энди?
– Я здесь, Вайолет.
– Где?
– Примерно в десяти футах от тебя.
– Я не могу пошевелиться.
– Мы пристегнуты к каталкам. Ты ранена? – спросил я.
– Он чем-то ударил меня по голове. Похоже, сотрясение… Я слышала, как ты кричал.
Боль в ноге несколько ослабла, но еще сильно терзала меня. Я едва с ней справлялся.
– Всё в порядке, – процедил я сквозь стиснутые зубы.
– Что он с тобой делал?
– Неважно.
– Сочувствую, Энди. – Вайолет заплакала. – Я пришла, чтобы найти Макса и тебя. Где Макс?
– Не знаю. Мне жаль.
– Он собирается нас убить, не так ли?
– Не знаю, чего он хочет, – солгал я.
– Я убила того бездомного, – сказала она; в ее голосе звучали слезы.
– Я все слышал. Это не ты. Он направлял твою руку, используя Макса.
– Мы умрем, – сказала она. – Правда?
У меня не хватило смелости ей ответить.
– Какая-то часть сознания не желает мириться с действительностью, и мне кажется, что мы все еще в Юконе. Живем там в лесу. Только ты, я и Макс. А это все – страшный сон. Мы могли бы быть счастливы.
