– Что ты делаешь? – спросил я.
– Держу свое слово. Ты поджаришь ей почки и вскипятишь спинномозговую жидкость в позвоночнике, если не прекратишь.
Он провернул круговые шкалы до нуля и выключил подачу электроэнергии.
От крика Ви сорвала голос.
А запах, а звуки!.. О, Господи…
Лютер подошел к ней и перерезал нейлоновые путы на руках.
Освободил голени.
Она стонала, пыталась пошевелиться, но плоть и костюм прикипели к электродам.
Лютер вернулся ко мне. Мы стояли у панели управления.
– Ну, и что ты почувствовал? – спросил он.
Я еще ощущал сильную слабость.
Даже не знал, хватит ли у меня сил.
– Мне показалось, что это не совсем я.
– Может, так ты и должен был чувствовать себя всегда.
– Может быть, – ответил я.
Он взялся за тележку, чтобы откатить ее.
– Подожди, Лютер, ты кое-что забыл, – позвал я.
Он поворачивался, собираясь взглянуть на меня, когда я саданул его между глаз молотком с закругленной ударной частью.
* * *
Спортивный костюм Лютера оказался на размер или два теснее в талии, зато на несколько дюймов длиннее, и я все время наступал на штанины.
Я пронес ее через склад, в открытые двери; двигаться приходилось медленно, постоянно превозмогая сильную боль, хотя я и вколол Вайолет и себе по двойной дозе «Оксикодона», найденного в выдвижном ящике под панелью управления.
На улице с серого неба сыпалась изморось.
Впервые за очень долгое время дневной свет коснулся моих глаз; вдобавок ко всему пришлось терпеть острую головную боль.
Я погрузил Вайолет в белый, без окон, фургон Лютера и закрыл дверцу. Хромая, обогнул фургон, подошел со стороны водительского места и забрался в кабину за передним колесом.
– Еще больно, – простонала Ви.
– Знаю.
Я завел двигатель, вдавил педаль до пола и покатил по широкой пустой парковке, раскинувшейся, как казалось, на мили вокруг.
Вскоре я уже ехал по заброшенным кварталам.
На водонапорной башне увидел название города, в котором никогда не бывал.
Город-призрак.
Пустые покосившиеся дома.
Брошенные автомобили.
Повсюду мусор.
В зеркало заднего обзора отражалась Вайолет, лежавшая на металлическом полу.
Она бодрствовала.
Страдала от боли.
Я осмотрел ее на складе – ожоги третьей степени на руках, ногах, спине.
Мучительно болезненные.
– Я умру? – спросила она.
* * *
Потребовалось тридцать пять минут, чтобы найти больницу – шестиэтажную башню на окраине убогого пригорода.
Уже темнело, когда я закатил фургон под навес отделения неотложной помощи.
С водительского сиденья скользнул в грузовой отсек фургона.
Опустился на колени перед Вайолет – она лежала на полу и стонала в каком-то полубессознательном лихорадочном состоянии.
– Вайолет, – позвал я.
Она открыла глаза, но взгляд ее не фокусировался.
– Ви, посмотри на меня.
Она послушалась, потом сказала:
– Больно, Энди.
– Мы в больнице.
– Правда?
– Мне придется просто занести тебя внутрь. Я не могу остаться.
– Почему?
– Сама знаешь почему. Это так… – Ее взгляд поплыл от меня куда-то в пространство. – Послушай меня, это очень важно. – Я взял ее лицо в свои ладони. – Ты не должна им ничего говорить. Ничего. Ни обо мне, ни о Лютере, ни о том, где ты была.
Трудно сказать, слышала ли она меня, понимала ли что-нибудь.
– Вайолет, ты меня понимаешь?
Она кивнула.
– Тебе больно, Энди?
– Не до такой степени, чтобы ложиться в больницу.
– Где Макс?
– Сейчас его здесь нет.
Ей потребовалось время, чтобы понять мои слова.
– Не думаю, что ты захочешь увидеть меня снова, – сказал я.
Ее глаза наполнились слезами.
– Ты понимаешь, верно?
Она кивнула.
– Никогда не ищи меня, Ви.
– Я люблю тебя.
– Никогда не ищи меня.
– Я люблю тебя.
– Энди Томас умер.
– Я люблю…
– Прекрати, Ви. Хватит об этом.
Вайолет
Как много боли… Вайолет тонула в ней – и начинала понимать, что если удастся выжить, то она никогда не будет прежней, потому что знает теперь о существовании подобной боли.
Он нес ее к автоматическим дверям, и каждый шаг отдавался в теле пронзительной болью; рукава его спортивного костюма терли по ожогам на ее ногах и руках.
Она рыдала, а Энди утешал, говорил, что все будет в порядке, она оправится от всего этого, что впереди ее ждет прекрасное будущее.
Ложь.
Потом они оказались внутри больницы – впервые за много дней центральное отопление, над головой – яркое сияние флюоресцентных ламп, и Ви пыталась произнести его имя, но на нее опускалась плотная тьма, сулящая хотя бы краткое забытье, и она не имела сил с ней бороться.
* * *
Вайолет очнулась, лежа в кресле в приемном покое; Энди исчез, а боль вернулась.
Перед собой она увидела склонившегося молодого врача в очках с проволочной оправой и двух стоявших за ним медсестер; губы врача шевелились, но Ви ничего не слышала.
Энди
Наступила ночь, что заметно осложнило дорогу назад, в бетонную пустошь.
Действие «Оксикодона» ослабевало, и боль в правой, освежеванной, ноге, растянутых мышцах и суставах усиливалась с каждой секундой.
Именно водонапорная башня помогла мне наконец-то добраться до места; в тумане мерцал ее красный огонек, предупреждающий авиаторов об опасности.
В 8:27 вечера я въехал на парковку рядом со складом.
Вырубил двигатель, выбрался из кабины за колесом.
Боль в ноге просто слепила.
Я похромал по растрескавшемуся бетону ко входу и отпер дверь.
Собрал все оставшиеся силы, чтобы пересечь просторный склад и дойти до тележки; руки тряслись, когда я открыл выдвижной ящик и схватил ампулу с «Оксикодоном».
Я испытывал сильное искушение ввести двойную дозу, но справился с собой.
