В начале июня 1882 года я несколько раз завтракал со Скобелевым в «Славянском базаре» и наслаждался его беседою. Он не верил в продолжительность мира на Балканах и твердил, что там опять неминуемо начнётся смута. Как-то раз я зашел к нему в «Славянский базар», где он занимал внушительное помещение, ранее обыкновенного. «Генерал в ванне», – сказал мне его денщик. Я прошел в ванную комнату, где застал М. Д. читающим газету.
– Ты читал известия из Болгарии? – спросил он меня.
Я ответил, что нет.
– Турки нарушили границы, уже были стычки. Если это верно, то я там буду недели через три, и тогда посмотрим. У меня есть такой план обороны Болгарии, за который бы англичане сотни тысяч заплатили, – пошутил он.
Пока я проглядывал статью, Михаил Дмитриевич одевался, меня поразила дряблость его 39-летнего тела…
Этот день он был в духе и всё время повторял, что если только известия из Болгарии верны, то он через две-три недели будет там.
– Но надо взять с собою много денег, – добавил он. – Я все свои процентные бумаги реализую, всё продам. У меня на всякий случай будет миллион с собою. Это очень важно…
Мы продолжали завтракать… Вынув карандаш, М. Д. тут же на скатерти чуть ли не целую карту нарисовал. Видно, он был очень увлечен своим планом.
Через несколько дней я встретился с Михаилом Дмитриевичем в Петербурге и зашел к нему. Я застал его в распоряжениях о продаже бумаг, облигаций, золота, акций и проч.
– Всё взято из Государственного банка, всё продано – собирается около миллиона. Да из Спасского (Рязанское имение его) хлеб продастся, он в цене, – вот и соберется миллион. Всё это будет препровождено Ивану Ильичу, который положит деньги в Государственный банк на текущий счет.
Затем я встретил М. Д. у одного нашего общего приятеля, который нуждался в деньгах. Он был очень близок со Скобелевым и в свое время не раз выручал его. Но теперь, когда он попросил у Скобелева 5000 рублей на несколько дней, тот отказал.
– Не могу дать никоим образом, – объяснил М. Д. свой отказ. – Я должен собрать миллион и дал себе слово до начала войны (очевидно, на Балканах) не тратить ни копейки из этого миллиона. Миллион будет у меня наготове, если придется ехать в Болгарию…
Эта будущая война на Балканах и надобность зачем-то иметь миллион, никак не меньше, занимала все его мысли.
Прошло еще несколько дней. Около 23–25 июня я снова был в Москве и в том же самом «Славянском базаре» встретился со Скобелевым. М. Д. был сильно не в духе: не отвечал даже на вопросы, а если и отвечал, то как-то нехотя, отрывисто, словно через силу. Видно было, что думал он совсем о другом.
– Ну, что же, будем завтракать?
Он отказался, но прошел за мной в отдельный кабинет, даже выпил бокал шампанского. Потом начал взволнованно ходить взад-вперед. Когда же метрдотель «Славянского базара» Делопре предложил ему какую-то необыкновенную яичницу, он рассердился и сказал, чтобы тот не приставал к нему со своими глупостями.
– Да что с вами наконец? – спросил я. – Сердитесь по каким-то пустякам… Вам, должно быть, нездоровится?
Скобелев ответил не сразу. Потом сказал, продолжая мерять шагами небольшой кабинет, словно лев в клетке:
– Все мои деньги пропали… Весь миллион.
– Как так? – ужаснулся я.
– Да я и сам ничего понять не могу… Представьте себе: Иван Ильич реализовал по моему приказанию все бумаги, продал золото, хлеб и… сошел с ума! Я не знаю теперь, где деньги. Сам он невменяем, ничего не понимает. Впал в полное сумасшествие. Я не знаю, что теперь делать…
Я был так поражен его словами, что не знал, что же посоветовать. Наконец, сказал:
– Так ведь миллион – это такая сумма, что ее нельзя похитить незаметно. Дайте знать по всем банкам, наведите справки.
– Да я всё это и делаю. Но ни в одном банке не оказалось моих денег…
В этот день Михаил Дмитриевич много пил, всё больше портер пополам с шампанским. Видно, хотел залить свое горе…
На следующий день я опять сидел в ресторане вместе со Скобелевым и его родственником, моим большим приятелем, графом А. П. Барановым. Граф, как мог, старался отвлечь М. Д. от мрачных мыслей, но напрасно. Видя, что он много пьет, я пытался остановить. М. Д. огрызнулся:
– Оставь, что тебе за дело. Мне жить осталось, я это знаю, каких-нибудь два-три года. Я и хочу прожить их всласть, как мне хочется…
Но, увы, судьба судила ему прожить не два-три года, а два с небольшим дня. Михаил Дмитриевич Скобелев скончался от сердечного приступа в ночь с 25 на 26 июня.
Узнав о внезапной его кончине, я прибежал в московскую гостиницу Дюссо, где он умер, и застал его почти, можно сказать, теплого. Он точно спал… Тут же был и граф А. П. Баранов, который присутствовал при вскрытии тела. Сердце 39-летнего мужественного красавца Скобелева оказалось настолько дряблым, что почти расползалось. С таким сердцем нельзя было жить. Дни его и так были сочтены, а отчаяние из-за исчезнувшего неизвестно куда миллиона усугубило безнадежное его положение и приблизило роковую развязку.
Мне невольно вспомнились слова Михаила Дмитриевича о смерти:
– Нет людей, – говорил он, – которые не боялись бы смерти. И если тебе кто скажет, что не боится, – плюнь тому в глаза: он лжет. Но есть люди, кои имеют достаточно силы воли этого не показывать, тогда как другие не владеют собою и бегут с поля боя – бегут от смерти, от которой не убежать. Я имею силу воли не показывать, что боюсь; но происходит внутренняя борьба страшная, и она ежеминутно отзывается на сердце.
Да, очень может быть, что внутренняя борьба довела сердце Скобелева до разрыва. Такого раннего, такого неожиданного…
Перед высоким трагизмом смерти этого человека вопрос о пропаже его капитала в миллион с лишним рублей – такой сравнительно незначительный, но он создает таинственность вокруг последних дней его жизни. Словно какая-то злая сила лишила его материальных знаков существования, чтобы тут же отнять и саму жизнь.
На похоронах М. Д. Скобелева среди множества венков был один с особенной надписью: «От русского Генерального штаба – Суворову равному».
О. Ф. Гейфельдер. Воспоминания врача о М. Д. Скобелеве (1880–1881)
[295]I
В понедельник на Светлой неделе 1880 года я получил от начальства из Тифлиса телеграмму следующего содержания: «Приезжайте на курьерских, устраните все препятствия, даже завалы». Я тогда занимал место главного врача грозненского военного госпиталя. Сдав госпиталь и собрав необходимые вещи, я выехал на другой же день в полдень. Нигде не отдыхая ни минуты, я проскакал чрез Владикавказ ночью и остановился только на несколько часов на первой станции Военно-Грузинской дороги. Я ничего не знал о завалах в горах и других препятствиях пути, о которых телеграф успел известить Владикавказ и всю Россию. Рано утром, радуясь, что станция пуста и, сверх ожидания, никакой задержки не представляется, я сел на тройку и прибыл на следующую станцию Ларс. Здесь ожидало разочарование. Содержатель станции доложил мне, что доехать до третьей станции нельзя, по причине земляного обвала и что еще выше на перевале дорога завалена громадной снежной лавиной.
