И пахари вернулись к работе. В их ответе, возможно, содержится намек на то, что Конфуций всю свою взрослую жизнь путешествовал по Китаю, пытаясь убедить какого-нибудь правителя прислушаться к себе. Тот, кто столько времени в пути, должен уметь находить дорогу. За поразительной грубостью кроется некоторое понимание того, кто такой Конфуций и что он делает. Это не обычные пахари.
Вдобавок к своей невероятной вежливости Цзылу довольно упрям, так что он предпринимает еще одну попытку. В этот раз он обращается к господину Приметному в грязи, но тот вместо ответа бросает: “А ты кто?”
– Ученик луского Кун Цю?
– Да.
– Вся Поднебесная, словно бушующий потоп; с кем сможете добиться перемены? Чем следовать за тем, кто избегает того или иного человека, не лучше ли последовать за теми, кто бежит от мира?
И, не обращая более внимания на Цзылу, эти двое продолжили пахать. Кто эти люди? Они считают себя учеными, как Конфуций, однако живут в деревне и трудятся в поле, используя примитивные технологии. Они отвергают не только нормальные имена, но и свою эпоху.
Этот случай похож на другой, не менее странный, фрагмент из “Бесед и суждений”. Мы находим Конфуция в уделе Вэй, где он временно живет, пытаясь убедить в своей правоте местного правителя. Дело движется не слишком успешно, и мы видим сидящего в дверях Конфуция, играющего на каменном гонге печальную мелодию (в древнем Китае это значило то же самое, что бренчать на гитаре блюз). Прохожий с плетеной корзиной за плечами (обычной ношей крестьянина) останавливается послушать. Через несколько минут он замечает: “Как тяжело на сердце у того, кто так бьет в гонг!” Послушав еще, добавляет: “Как грубы эти звуки! Так мелки и назойливы! Никто тебя не ценит – ну и оставь, только и всего”. И загадочный прохожий цитирует “Шицзин”:
Глубоко – переправлюсь в платье,
А мелко – перейду, подняв полу.
И уходит по своим делам – скорее всего на встречу со своими приятелями Возвышающимся в болоте и Приметным в грязи.
Хотя этот человек одет как крестьянин, он знаток музыки и цитирует “Книгу песен и гимнов”. Как и пахари-грубияны, это, очевидно, не крестьянин, а получивший классическое образование ученый, представитель элиты, в добровольном изгнании. Пахари бегут от мира, а цитирование “Шицзин” передает следующую мысль: плыви по течению. Если мир катится ко всем чертям, попытки его исправить лишь ухудшат положение. Конфуцию казалось, что мелодия отражает чувство долга и нереализованного предназначения, но, по мнению прохожего, она указывает на невежественное упрямство. Если у Конфуция что-нибудь не получается, он не должен продолжать. Ему нужно перестать стараться навязать конфуцианский Путь всем подряд и позаботиться о себе. Отказаться от современной техники, уйти с работы, сорвать изящную одежду и уехать в глушь, в деревню.
Если вам покажется, что это похоже на 60-е, ничего удивительного. Замените “Возвышающегося в болоте” на “Мунчайлд”, запряженный людьми плуг на деревенский клозет, а отсылку к “Шицзин” – на цитаты из Эмерсона и Торо, и отшельники из “Бесед и суждений” сольются с толпой в сан-францисском районе Хейт-Эшбери образца 1968 года. Это, насколько мы можем судить, первые хиппи, торчащие, врубающиеся и порицающие Человека за две тысячи лет до “Грейтфул дэд” и футболок-“варенок”.
В книге “Лунь юй” эти хиппи предстают в невыгодном свете. Как и следовало ожидать от книги, написанной последователями Конфуция, последнее слово остается за Учителем. Все столкновения с “примитивистами” в “Беседах и суждениях” заканчиваются тем, что Конфуций оправдывает свой отказ от легкого пути, а “хиппи” выглядят ленивыми бездельниками. После случая с пахарями, например, Конфуций презрительно бросает: “Человек не может жить с животными и птицами”. Образ жизни отшельников видится ему непростительным отказом благородного мужа от ответственности перед собой и обществом. (Похоже на реакцию поколения Эйзенхауэра на то, что дети бросают школу и прекращают мыться.) Впрочем, у “хиппи” вскоре появилась собственная книга, в которой они изложили свои соображения непосредственно, без конфуцианских “шпилек”.
“Дао дэ цзин” – “Книга пути (Дао) и благодати (дэ)” – наверное, самый старый (после “Бесед и суждений”) текст периода Борющихся царств. Авторство “Дао дэ цзин” обычно приписывают загадочному Лао-цзы (“Мудрый старец”) и поэтому текст иногда называют просто – “Лао-цзы”. “Мудрый старец” – это как раз тот псевдоним, который можно выдумать, чтобы придать вес своим словам. Ученые давно пришли к выводу, что у “Дао дэ цзин” не один автор и что это, возможно, единственная сохранившаяся компиляций примитивистов. Я, следуя традиции, буду называть того (или тех), кто составил классическую версию этого текста
, Лао-цзы.
Как и отшельники из последних глав “Лунь юй”, Лао-цзы считал, что живет в глубоко порочную эпоху, которой свойственны вызывающее социальное неравенство, экономический хаос и мелочное потребительство. В отрывке, который звучит так, будто он взят из памфлета “Захвати Уолл-cтрит”, Лао-цзы жалуется:
Когда дворец блещет убранством, поля заполоняют сорняки и житницы стоят совсем пустые. И надевать при этом яркие наряды, носить отборные клинки, чревоугодничать, купаться в роскоши – это зовется воровской кичливостью. В ней все противоречит Дао.
Как и Конфуций, Лао-цзы считал общественный упадок признаком того, что мир оставил Путь Неба. Он поставил своей целью снова свести их в гармонии у-вэй. Но взгляды Лао-цзы на Путь, строго говоря, представляют собой прямую противоположность взглядам Конфуция.
Долой Человека (и Мэдисон-авеню): социальное познание и гедонизм
В отличие от Конфуция, Лао-цзы считал, что суть – в отказе от культуры, а не в ее развитии. Конфуций видел людей изначально несовершенными и нуждающимися в воспитании. Лао-цзы думал, что мы хороши такими, какие мы есть – точнее, были, прежде чем общество все испортило. Для Лао-цзы человеческая натура изначально блага и мы должны следовать своим наклонностям. Следовательно, образование и обучение контрпродуктивны и уводят нас прочь от внутреннего совершенства. Конфуций считал, что вкусы человека должны со временем улучшаться, как у приобретающего опыт дегустатора. Лао-цзы, напротив, считал приобретенные вкусы и культурные новшества источником хаоса:
Пять цветов ведут к утрате зрения, пять тонов ведут к потере слуха, пять ощущений вкуса расстраивают вкус, охотничий азарт приводит к умопомрачению, редкие товары делают людей преступниками. Именно поэтому Премудрый человек заботится о чреве и пренебрегает тем, что можно лицезреть очами. Он отбрасывает то и берет это.
Контраст между “чревом” и “очами” – прекрасная метафора. “Чрево” выступает источником базовых желаний, которые, по Лао-цзы, довольно скромны: немного простой пищи и воды, крыша над головой, возможно, изредка покувыркаться в постели и – все. С другой стороны, “очи” постоянно доставляют нам неприятности, потому что могут видеть вещи вдалеке, вещи, которых у нас нет, но которые мы начинаем желать, лишь замечая. Мы видим более вкусную пищу, привлекательные блестящие вещицы, мужчин и женщин более молодых и красивых, чем наши нынешние партнеры.
