Тут-то меня настиг третий кверлинг — он выскочил из того же проулка, что и второй, и с ходу попытался нанизать меня на саблю. Я едва подставил свой клинок под удар и начал пятиться, чувствуя, как токает больное плечо.
Яханный фонарь!
Кверлинг был посильнее, чем его товарищи, или это я подустал. Он теснил меня, осыпая ударами, что-то шипел под нос. Я пятился, и было мне настолько скверно, что словами не передать. Кверлинг вытеснил меня на маленькую площадь, окруженную пакгаузами со всех сторон. Здесь пахло крысиным пометом и свежей кровью. Под стенами буйно разрослись кусты амаранта, выпустившие багровые плети соцветий.
Я извернулся и попробовал перейти в контратаку, но противник отбивал удары играючи, умело заводя меня против солнца.
Два моих подельника из криминальных низов, те самые, которым полагалось натаскать хвороста и поджечь пакгаузы, валялись с перерезанными глотками у дощатой стены, подмяв кусты амаранта. Один бедняга даже успел окунуть палец в собственную кровь и накалякать на стенке послание к потомкам — состояло оно из матного слова. Ну никакой фантазии. У второго на лице отпечаталось удивленное выражение в стиле «А меня-то за что?».
Значит, кто-то из кверлингов вел меня через город, прочие поджидали здесь. А когда сюда пришли мои подельники — попросту их умертвили, чтобы не путались под ногами. Мои же инстинкты предательски молчали, заглушенные хворью.
Я попытался провести несколько финтов — все впустую. Усталость окончательно меня сломила. Я хыкал, хекал, хрипел, — а сердце колотилось о кадык. Глаза заливал пот.
Руки заметно дрожали, ноги не чуяли земли. Нагретый воздух струями поднимался ввысь, и от этого все кругом казалось нарисованным на холсте, который колеблется от ветра. Все — декорация. Протяни руку, отдерни холст, и…
Кверлинг чихнул.
Уж не знаю, что у него был за день, но он чихнул второй раз, и второй раз его чих спас мне жизнь, так как кверлинг отвлекся.
Я пробил защиту врага и со звериным рыком вогнал клинок в глазницу до середины.
Кажется, всё. Я согнулся в приступе кашля, оставив саблю в башке кверлинга. Горло пекло огнем.
Затем я подобрал обе сабли, скрыв их в обрывки бурнуса и, пошатываясь, направился к городу. Вот и последний проулок — за ним виднеется улица Авандона. В теперешнем своем состоянии я легко сойду за пьяного. Нужно добраться до «Чаши» и выработать новый план. Кто-то, например, Самантий и Тулвар, подожжет пакгаузы, мы же — я, Виджи, Колчек и двое возниц Вирны — совершим налет на таможенный двор.
Тут позади раздался довольно звучный шорох, после чего на мой затылок обрушилось нечто увесистое. Мир накренился, завертелся волчком. Я еще успел сообразить, что падаю, а потом… Толчок, удар, темнота.
В бою — иногда оглядывайся назад, но не слишком резко, иначе свернешь шею.
15
В моем черепе кувыркались маленькие гномики. Кульбит — приземление, кульбит — приземление, а потом — хлоп по темени боевым топором!
— О-о-охх, где же… как же ты так напился, зараза?
Язык едва повиновался мне, горло же распухло и с трудом проталкивало воздух для рождения слов. Я лежал на боку, щекой в соломе, руки скованы за спиной, на глазах повязка из колючей дерюги. Над головой кружат мухи — целые стаи, судя по звуку.
Я вяло шевельнулся: воздух был жаркий, спертый и пах… ну, как в логове тролля, что ли. Пованивало, короче. Я прислушался к ощущениям… М-да… Голова раскалывается, в ушах свистит, в ноги словно влили по пуду свинца, а руки, похоже, до отказа набили ватой.
Грабители? Хм. Но я ощущаю на пальце тяжесть перстня Вирны.
И почему… чем это пахнет?
Рядом кто-то возился, чавкал, потом заблеял — жалобно так, тоненько.
Все ясно. Я в тюряге Карибдиза. Поместили рядом с пьянью, да еще обобрали, наверное. Но как… когда? Ничего не помню! Может, вспомню, когда полегчает: вот выйду на волю, хлебну пива… Нет, погоди — ведь Талаши отобрала у меня одну из радостей жизни: я больше не могу употреблять алкоголь, даже капельку, даже для согрева, смелости, «на посошок», «за приезд», «за отъезд»; и сколько бы я ни придумал причин, мой организм будет отторгать любую дозу выпивки!
Внезапно вспомнилось — меня преследовали кверлинги Злой Роты. Я отбивался — вполне удачно, но затем получил удар по головушке. Да, все так и было… Неужели до меня добрался кто-то из ребят капитана? Но за какие грехи я помещен в кутузку?
Рядом снова заблеял какой-то пьяный дурак. Черт! Таких надо вытрезвлять в холодных одиночках! Он же на нервы действует, в самом-то деле!
— Яханный фонарь, дурило! Говорить не можешь, так молчи!
Чьи-то руки сдернули с меня повязку. Приглушенный голос велел:
— Сядь.
Кряхтя, я повернул голову влево.
— Не… не понял?
Ко мне наклонилась морда, обросшая черной кудрявой шерстью. Выпученные зенки, хищно нацеленные тяжелые рога… Гул! Свиньяк, лузгавка. Какое-то из чудищ Брадмура! Да еще говорящий!
Сердце прыгнуло к горлу, я заорал. Не то чтобы испугался, скорее — заорал от отчаяния. Все-таки — предсказание Олника грозило сбыться. Чудище мгновенно исчезло, а через секунду меня оглушило многоголосое блеянье. Так он здесь не один, а с товарищами! Сейчас набросятся, растерзают! А я даже не могу защищаться — руки-то скованы!
Я попытался встать, но не сумел — ноги слушались плохо, позорно приземлился на задницу и… узрел стадо чернорунных баранов, настоящих баранов, сбившихся в кучу на другом конце тесного, присыпанного соломой загона. Мои вопли напугали их до полусмерти: бараны блеяли хором, некоторые даже пытались перескочить через заграждение из толстых жердей, посыпая своих товарищей шариками помета. Другие ломились в запертую калитку, лбом, как и полагается баранам.
— Тихо! Тихо, ребята! Я свой! В смысле не баран, но друг!
Тут-то я и увидел, что по ту сторону загородки у двери стоят два человека — один высокий и тощий, второй — крупный, похожий на шар — до того он был толст. Третий, что сдернул мою повязку — замухрышка, почти карлик, как раз перебирался через заграждение. Все трое были в каких-то глухих ритуальных плащах черного цвета, лица скрыты за черными глухими же масками с прорезями для глаз, на головах — черные же остроконечные колпаки. Короче, полный одежный набор для идиота, решившего поиграть в какое-либо тайное общество из тех, что я называл Фальтедро в Зале Оракула.
Впрочем, эти парни не играли.
Это были шеффены, и настроены они были серьезно, хотя бы потому, что передо мной, переброшенная через балку, болталась веревочная петля.
Виселица для старины Фатика.
Веревка грязная и пыльная.
Колючая.
Сейчас, полагаю, мне зачтут приговор.
