— О-о-о-о! Слушай, я тебя раскусил, приятель: ты же Карл, ты работаешь на Вирну. Ты меня знаешь через свою хозяйку. Пусть она за меня поручится. Я никогда не убивал невинных. Даю слово варвара Джарси! Она знает, что слово Джарси — нерушимо!
Шмакодявка дернулся и засопел.
— Зачем тебе заниматься такими страшными, несправедливыми вещами? Благо твоей хозяйки превыше всего. Если я не исполню возложенную на меня миссию, она понесет убытки! Требую отсрочки приговора! Боже, боже, Рамшех, Атрей, Горм Омфалос — взгляните, какая страшная творится несправедливость!
Карл затряс головой. Женщина-шеффен положила руку ему на плечо, как бы оберегая от вредных мыслей.
Ну, это правильно — мыслить нужно в том русле, которое задает статут организации, даже если он делает из тебя… не рассуждающего зомби, голема. А именно таковыми и были шеффены, глубоко убежденные, что именно они — карающие длани истинного правосудия.
— Вирна не понесет убытков, — изрек Карл, пряча глаза. — Я возглавлю караван.
— Нет! Не выйдет! Груз арестован капитаном Карибдизом, и только я могу его выручить! О боги, вы же видите, что творится несправедливость! Снизойдите, услышьте мои мольбы!
Толстый шеффен вздрогнул, посмотрел на Карла. Карл прятал глаза. Женщина-шеффен сжала его плечо. Чертовы тупые фанатики! Святые фанатики. Нижние звенья таких организаций всегда набраны из людей честных. Они чем-то напоминали моих праведников — эти тоже готовы были совершить злодеяние ради высшей цели. Ну а мудрые кукловоды тем временем…
— Люди, люди! — закричал я. — За что вы хотите казнить невинного человека? О боги, боги, снизойдите — творится несправедливость! Карл! Если меня казнят — твоя хозяйка понесет страшные убытки! Ты совершишь преступление, за которое фемгерихт приговорит тебя к смерти, если Вирна только узнает… О, Атрей, снизойди!.. Да что же это… Да почему… Я никогда… Ни при каких обстоятельствах… О боги! Боги! Боги!
Мой вокабуляр весьма богат, и я дал ему волю, пять минут осыпая членов тайного общества и Карла в частности обвинениями, мольбами и красочными метафорами творящейся несправедливости.
Затем встал на колени, глядя на шеффенов глазами жертвенного агнца.
Толстяк хрюкнул, иным словом я не могу охарактеризовать звук, который родился в его горле. Напоминал он мне… Черт, я понял: толстяк напоминал мне Самантия Великолепного!
О Гритт!
Он еще в Храме Оракула твердил про справедливость! Так вот же она — Справедливость, во всей своей красе!
Неужели и этот рациональный и рассудительный (там, где дело не касается капустки и женщин) человек — глупейший фанатик? Я решил воззвать и к нему, однако тут женщина-шеффен промолвила (однако я заметил, что взирает она на меня куда более печально):
— Крики твои и мольбы бесполезны. Приговор — вынесен. Останься наедине с собой. Мы даем тебе времени полчаса. Причастись светлых мыслей. Подумай о грехах. И уйди в мир иной с чистым сердцем.
Воздев очи к небесам, я взвыл (эта сценка посвящалась дамочке):
— Моя жена… жена! Боже, что вы делаете со мною! Моя жена… эльфийка… Да, из Витриума… Карл ее видел! Она беременна… Она отринула свое бессмертие ради семейного счастья, да-да, семейного счастья с достойным и честным человеком! Мы так хотели ребенка… Мы мечтали о нем холодными днями и жаркими ночами… И вот не так давно она понесла… Если приложить ухо к ее животу, уже можно услышать биение сердца ребенка! За что, подлые люди… За что вы лишаете меня счастья отцовства? За что вы лишаете ее счастья материнства? Она ведь убьет себя, если я погибну! Так принято у эльфов. Вы понимаете, звери? Она убьет себя, если я умру, она давно так решила и говорила мне об этом неоднократно! Она умрет с не рожденным ребенком в чреве! А ребенок будет биться ножками о ее чрево, постепенно затихая! — Я смотрел на женщину-шеффена в упор. — Дитя! Дитя! Ребенок! Биения его сердца будут преследовать вас, о подлые люди, творящие несправедливость. Каждый удар его умирающего сердца отразится в ваших ушах! Каждый удар!!!
Затем я упал лицом в солому и притворился рыдающим. Около минуты царило молчание. После — раздались голоса (но куда менее уверенные и мрачные, чем раньше):
— Правосудие превыше всего! Я — Смерть.
— Воздаяние превыше всего. Я — Воля.
— Справедливость превыше всего. Я — Справедливость.
Справедливость? Жирный ты бурдюк!
И с этими ритуальными фразами, достойными парада кретинов, они ушли, оставив меня наедине со своими мыслями. Дверь заперли снаружи.
Я немедленно уселся на задницу и попытался разорвать цепь. Втуне. Пальцы нащупали замок — тяжелый и ржавый, как мозги шеффенов, но прочный.
Не сидеть! Действовать! Я начал затравленно озираться, мысли путались, сердце заработало с перебоями. Это все паника! Паника подавляет сознание! Причем боюсь не за себя, за Виджи. У нее месяц жизни, и только я могу ее спасти, вытянув ее жизнь из другого эльфа. Поэтому — быстро взял себя в руки! Ну? Глубокий вдох. Один, второй, третий. Так… Теперь думай. Время еще есть.
Овчарня небольшая, для загона отведена основная часть. Справа свободное пространство, там свален разный инвентарь — тачка, вилы, лопаты, виднеется горка свежескошенной травы. Сквозь дверь и дырявую кровлю пробиваются клинья света, прекрасно освещая петлю, мне уготованную. Если бы я только смог подтянуть ногой, скажем, вилы, да просунуть в скважину замка острие, и приналечь… Нет, даже ногой не дотянуться.
Сколько времени сейчас? Сколько я пробыл в беспамятстве? Что думает и делает Виджи? Крессинда? Что сотворит с собой Виджи, если я не вернусь? Может быть, мои слова — пророческие, и она не станет ждать целый месяц…
К двери кто-то подбежал. Звякнули ключи, раскряхтелся замок. Кряхтел он долго, неизвестный даже взмолился: «Да открывайся ты, ради Рамшеха!» Наконец дверь отворилась, внутрь сунулся Карл — уже без своего ритуального наряда, в обычных немарких штанах и мышастой сорочке. Личико бледное, испуганное, сосредоточенное. На меня повеяло запахом пережаренного сала и дымом очага.
— Ты… Фатик Джарси… — руки у него тряслись, как у запойного пьяницы, в одной был зажат огромный ржавый ключ.
— Слушаю тебя, Карл.
— Это правда… Я слыхал от Вирны, что слово Джарси — нерушимо!
— Истину глаголила.
— Дай слово Джарси, что в этой истории ты — невиновен!
— Даю слово Джарси, Карл. Меня оговорили. — Я сказал это спокойно и с чистым сердцем.
Он, задыхаясь, потея за шестерых, даром что бледный, метнулся к куче инвентаря, вернулся с топором.
— Ключа от твоего замка нет, он у Фелины, у нее же второй ключ от овчарни… Я попробую топором… Замок я разрублю позже, сначала поддену скобу у стены…
Я рискнул спросить:
— Как зовут Справедливость? — всегда оставался шанс, что я обманулся и оговорил хорошего человека.
