Моя мама уделяла внимание лишь тем текстам, которые обладали для нее какой-то пользой. Она выучилась грамоте довольно поздно, и книги так и не стали ей добрыми друзьями. Так что, несомненно, отец был убежден в том, что вряд ли она станет рыться в его бумагах. Слуги наши, не считая Ревела, также были неграмотны; отец не нанял писаря, чтобы вести счета и переписку, предпочитая все делать самостоятельно. И его личный кабинет был не из тех комнат, где слуги прибирались или куда они вообще заходили. Отец сохранял в нем такой уровень беспорядка, какой считал приемлемым, и никто другой там не бывал.
За исключением меня.
И потому его личные записи лежали на виду. Я взяла немного, лишь чуть-чуть, и то с самых пыльных полок. Те, что взяла случайно, я вернула на прежнее место, а потом сбежала с новой порцией увлекательного чтения. И стала этим заниматься каждый день – читала, возвращала на место, брала еще. Я открыла окно в ту жизнь отца, о которой иначе не узнала бы совсем ничего.
Я чувствовала, что читаю его историю с середины, потому что самые ранние дневниковые записи были о том, как он приехал в Ивовый Лес и поселился здесь вместе с моей мамой. Он подробно изложил, как представился мужем леди Молли, простолюдином по рождению и просто хранителем имения леди Неттл. Это объяснило мне, отчего они выбрали такую простую жизнь; он по-прежнему прятался от любого, кто мог заподозрить, что Фитц Чивэл Видящий не умер в застенках принца Регала, но восстал из могилы и сделался Томом Баджерлоком. Эту историю я восстанавливала из его записей по крупицам. Я подозревала, что где-то – возможно, в Оленьем замке – существует полная хроника той части его жизни. Я жаждала узнать, почему его обрекли на смерть и как он выжил, и еще тысячу вещей о нем. Постепенно мне открылось, что Неттл действительно моя родная сестра. Это было откровением. Я быстро поняла, что мой отец не тот человек, каким я его считала. Его окутывало столько слоев лжи и обмана, что мне стало страшно. Все, что мне было известно о моих родителях, оказалось основано на фальши и намеренном обмане, и это потрясло меня до глубины души…
Если он был Фитцем Чивэлом Видящим, перворожденным сыном короля, отрекшегося от трона, то кто же я? Принцесса Би? Или просто Би Баджерлок, дочь отчима леди Неттл? Обрывки подслушанных разговоров между родителями, мысли, которые думала моя мать, пока была беременна мной, замечания Неттл – все это начало выстраиваться в нужном порядке и обрело ошеломительный смысл.
На третий день после того, как нашла отцовский дневник, я вернулась к себе поздно вечером. Я выбралась из своей норы через дверь в кладовой, во тьме прокралась по ступенькам и оказалась в безопасности своей спальни. Я отважилась взять с собой кое-что из записей отца. На первой странице значилось, что это свежая копия старого манускрипта под названием «Наставления будущим ученикам, осваивающим Силу, по обереганию своего разума». В последнее время у него на столе попадались очень странные документы. Там нашлась рукописная копия баллады «Жертва Кроссфайер». И рукопись о грибах с красивыми цветными иллюстрациями. Я пыталась читать манускрипт про оберегание разума, как вдруг в мою дверь постучал отец. Я нырнула глубже в постель, запихнула бумаги под подушку и поспешно зарылась в одеяла. Когда он открыл дверь, я медленно к нему повернулась, изображая, что он меня разбудил.
– Извини, родная. Я знаю, что уже поздно. – Он тихонько вздохнул. – Прости, что в последние дни я уделял тебе так мало времени. Нужно было очень многое подготовить для нашей кузины, и это заставило меня понять, насколько я запустил дом. Но завтра приезжает Шун. Так что я хотел поговорить с тобой сегодня вечером, чтобы узнать, нет ли у тебя вопросов.
Я на миг задержала взгляд на его лице, озаренном отблесками огня, что плясал в камине. Собрала всю смелость. Заговорила:
– Вообще-то, есть. Я все гадаю, почему ты так рассердился из-за моего сна.
Наступила короткая пауза – отец молчал и просто смотрел на меня. Я видела по глазам, что он не сердится, но ему очень больно. Уж не по этой ли причине он меня избегал? Я почти чувствовала, как он решает, солгать или нет. Потом он тихонько проговорил:
– Твой сон заставил меня подумать о человеке, которого я знал давным-давно. Он был очень бледным, и ему снились странные сны. А когда он был ребенком, то записывал свои сны, в точности как это собралась делать ты.
Я следила за его лицом и ждала. Он поднял руку, потер заросшие бородой щеки, прикрывая рот. Наверное, он о чем-то думал, но мне казалось, что он не дает словам вырваться на волю. Он опять тяжело вздохнул:
– Мы были очень хорошими друзьями много, много лет. Мы делали друг для друга такое, что давалось нелегко. Рисковали жизнью. Жертвовали собой и оказывались лицом к лицу со смертью, а потом – лицом к лицу с жизнью. Ты удивишься, узнав, что с жизнью справиться бывает куда сложней, чем со смертью. – Он немного помолчал, думая о чем-то. Потом моргнул и посмотрел на меня с таким видом, словно только что заметил, что я здесь. Набрал воздуха в грудь. – Ну так вот. Когда ты сказала, что тебе приснился бледный человек, который умер, я… я встревожился. – Он отвернулся от меня, уставился в темный угол комнаты. – Должен признаться, глупо принимать такое всерьез. Давай лучше поговорим о твоей кузине, да?
Я пожала плечами, продолжая осмысливать его ответ:
– Не думаю, что у меня появятся о ней вопросы до того, как я ее встречу. Только вот… как именно она будет тебе помогать?
– Ну, это еще не решено. – Он уклончиво улыбнулся. Думаю, улыбка обманула бы любого, кто не знал его так хорошо, как я. – Мы ее узнаем, проверим, что она хорошо умеет делать, и поручим ей это дело, – весело добавил он.
– Она разбирается в пчеловодстве? – с внезапной тревогой спросила я.
Мне не хотелось, чтобы кто-то, кроме меня, трогал мамины спящие ульи по весне.
– Нет. Я в этом вполне уверен.
Судя по тону, говорил он искренне. Я испытала облегчение. Он подошел и сел в изножье моей кровати. Кровать была очень большая, и по-прежнему казалось, что он стоит в другом конце комнаты. Мама села бы рядом со мной, достаточно близко, чтобы ко мне прикоснуться. Ее нет… От этой мысли меня снова пробрал озноб. Отец выглядел так, словно и сам ощутил дуновение ледяного ветра, но все равно ко мне не приблизился.
– Что случилось с твоим бледным другом?
Вздрогнув, он нацепил на лицо небрежную улыбку. Скованно пожал плечами.
– Он ушел.
– Куда?
– Туда, откуда явился. В страну далеко на юге. Клеррес, так он ее называл. Я точно не знаю, где это. Он мне не рассказал.
Я немного поразмыслила над этим.
– Ты посылал ему сообщение, чтобы сказать, как сильно скучаешь?
Он рассмеялся:
– Малышка моя, чтобы послать письмо, надо знать адрес.
Я говорила не о письме. Я имела в виду ту, другую связь, которой они пользовались с моей сестрой. С той поры как отец стал сдерживать собственный разум, я слышала куда меньше их разговоров, чем когда-то. И поскольку я всегда ощущала, как эта сила дергает меня, пытается разорвать на части, мне совершенно не хотелось вникать в ее суть. За последние дни я чувствовала, как он применил ее по меньшей мере дюжину раз, но понятия не имела, с кем он связывался и о чем говорил. Но бледный друг был здесь явно ни при чем.
