Би стояла рядом, но не прикасалась ко мне, и мы смотрели, как горит посланница. Чтобы сжечь тело, нужно много времени. Большую его часть мы провели в молчании.
Би лишь однажды нарушила его:
– Что мы скажем остальным?
Я привел мысли в порядок.
– Шун мы не скажем ничего. Она верит, что девушка ушла. Пусть и Риддл так считает. Слугам я скажу, что ты пожаловалась на зудящие укусы, я нашел в твоей постели клопов, когда укладывал тебя спать, и решил ее немедленно сжечь. – Я тихонько вздохнул и прибавил: – Это будет несправедливо по отношению к ним. Мне придется притвориться, что я очень ими недоволен. Потребую, чтобы всю твою одежду перестирали и принесли тебе новую перину.
Она кивнула. Снова уставилась в огонь. Я собрал еще одну охапку хвороста и бросил в жадное пламя. Наполовину сгоревшие ветви треснули под навалившейся тяжестью, рассыпались на куски и упали на обуглившиеся останки. Перина превратилась в пушистый пепел. Это почерневшие кости или почерневшие ветки? Я и сам не мог понять. От слабого запаха жареного мяса меня тошнило.
– У тебя хорошо получается. Обо всем подумал.
Не такую похвалу я хотел бы услышать от своей маленькой дочери.
– Когда-то я занимался… особой работой. Для короля. Пришлось научиться думать о многих вещах сразу.
– И очень хорошо лгать. И не позволять людям видеть, что ты думаешь на самом деле.
– И это тоже. Я такими вещами не горжусь, Би. Но секрет, который мы узнали сегодня ночью, принадлежит не мне, а моему старому другу. Ты слышала, что сказала посланница. У него есть сын, и этот сын в опасности.
Догадалась ли она по моему голосу, какой странной мне кажется эта новость? У Шута есть сын. А я даже не был вполне уверен в том, что он мужчина. Но если родился ребенок, то произвести его на свет могла только женская утроба. Значит, у этого ребенка имеется и мать. Та, кого Шут, наверное, любил. Я думал, что знаю его лучше кого бы то ни было. Но подобное мне бы и в голову не пришло…
Женщина и станет отправной точкой моих поисков. Кто же она? Я мучительно соображал. На память мне пришла Гарета. Она была помощницей садовника в те времена, когда мы с Шутом были детьми. Уже тогда она в него влюбилась. В юности он был гибким, живым парнишкой, кувыркался и ходил колесом, показывал фокусы, каких ожидали от фигляра. Он был остер на язык. Мог и очень жестоко подшутить, если считал, что с кого-то не повредит чуток сбить спесь. С юными и теми, кому выпала не лучшая судьба, он был мягче и часто оборачивал свои шутовские выходки против себя самого.
Гарета не была красавицей, и с ней он вел себя по-доброму. Некоторым женщинам большего и не надо. Позже она его вспомнила, узнала в облике лорда Голдена. Или это было не просто узнавание? Может, он так убедил ее хранить его тайну? Если у них родился ребенок, мальчику сейчас лет двадцать пять.
Но только ли о ней мне следует подумать? Конечно, еще имелись шлюхи, и вообще дам легкого поведения в Баккипе было предостаточно, однако я не мог себе представить, чтобы Шут их навещал. Выходит, Гарета, и только она… Потом мои мысли понесло в другую сторону, и я вдруг увидел Шута в новом свете. Он всегда был очень скрытным. У него могла быть тайная возлюбленная. Или не совсем тайная. Лорел. Наделенная Даром охотница не делала тайны из своего влечения к нему. А еще Шут провел много лет вдали от Оленьего замка, в Удачном и, возможно, Джамелии. Я почти ничего не знал о его жизни там, не считая того, что он изображал из себя женщину.
Тут все встало на свои места, и я назвал себя полным болваном. Джофрон! Почему он ей написал? Почему предупредил, чтобы оберегала своего сына? Возможно, потому что это их общий сын? Я вновь перебрал свои воспоминания о Джофрон и Шуте. Примерно тридцать пять лет назад, когда Шут нашел меня в горах умирающим, он отнес меня в свой домик. Этот маленький домик он делил с Джофрон, но выселил ее, когда взял меня к себе. А когда ему пришлось вместе со мной отправиться в путешествие, он оставил ей все свое имущество. Я подумал о том, как она обошлась со мной, когда мы повстречались в последний раз. Было ли это поведением возлюбленной, которую променяли на старого друга? Не зря же она показала мне, что Шут ей писал, в то время как я не удостоился от него ни словечка.
Я вернулся к тем лихорадочным дням, вспомнил ее голос и то, с каким обожанием она говорила о своем Белом Пророке. Я счел это разновидностью религиозного рвения. Возможно, это была страсть иного рода. Но если она родила Шуту ребенка, то он, безусловно, должен был знать об этом наверняка. Он ведь посылал ей письма. А она ему хоть раз ответила? Если Джофрон родила ему сына, то он на год моложе Неттл. Ему не требуется моя защита, верно? А внук, с которым я повстречался, совсем не походил на Шута. Окажись он наследником Шута, кровь Белого народа проявилась бы в нем. Внук Шута. Мне понадобилось время, чтобы просто состыковать друг с другом эти два слова.
Я размышлял над этим, пока пламя пожирало кости девушки. Смысл послания все никак не доходил до меня. Если Шут зачал ребенка, когда побывал в Баккипе в последний раз, его сын должен быть уже молодым мужчиной, а не мальчиком. Но посланница говорила о тайном сыне как о ребенке. Я вспомнил, как медленно рос Шут, как он заявлял, что на десятки лет старше меня. Я очень многого о нем не знал. Но если его сородичи медленно взрослеют, быть может, оставленный им ребенок по-прежнему выглядит ребенком? Тогда это не может быть сын Джофрон, ведь тот уже стал отцом собственного мальчишки. Может, Шут послал ей предупреждение, потому что опасался, что охотники станут преследовать любого, кто может оказаться его сыном? Мысли мои носились кругами, я пытался выстроить башню из слишком малого количества кирпичей. Окажись это сын Джофрон, Шут бы мне намекнул – существовали десятки подсказок, доступных только мне. Назвал бы его «сыном мастерицы игрушек» – и я бы понял. Но ведь он так же мог описать любого сына? «Сын садовницы», «сын охотницы»… Мы так хорошо друг друга знали. Разумеется, он указал бы мне на определенного ребенка, если бы сам знал, о ком идет речь. Так что же, Шут посылал меня искать ветра в поле – дитя, на существование которого указывает некое туманное Белое Пророчество? Он бы со мной так не поступил. Впрочем, нет. Поступил бы, несомненно. Потому что верил, что я найду этого ребенка. Может, это вообще не сын Шута? Я снова перебрал в памяти скупые слова посланницы. «Нежданный сын». Однажды он сказал, что эти слова относятся ко мне. А что теперь? Еще где-то родился какой-то «нежданный сын»? Можно ли со всей уверенностью считать, что это сын Шута? Посланница не очень-то хорошо знала наш язык…
– Папа? – дрожащим голосом спросила Би, и, повернувшись к дочери, я увидел, что она обхватила себя руками и трясется от холода. – Мы закончили?
У нее покраснел кончик носа.
Я посмотрел на наш костер. Последние охапки хвороста, которые я в него бросил, осели разом. Сколько останется от девушки? Череп, более толстые бедренные кости, позвоночник. Я шагнул вперед и вгляделся в самую сердцевину костра. Там все было покрыто углями и пеплом. Завтра принесу сюда перину из комнаты для прислуги, смежной со спальней Би, и сожгу. На сегодня хватит. Я надеялся, что хватит. Я огляделся по сторонам. Взошла луна, но небо заволокло тучами. Над болотистыми низинами и пастбищами стоял ледяной туман. Тот лунный свет, что достигал земли, растворялся в дымке.
