Тогда он меня оставил, положив конец десятилетиям дружбы, и удалился туда, откуда пришел. В Клеррес. Город где-то далеко на юге – или, быть может, так называлась школа, где Шут учился. За все время, что мы провели вместе, Шут почти ничего не рассказал о своей жизни до нашей первой встречи. И когда он решил, что нам пришло время расстаться, то ушел. Он не дал мне возможности выбирать и ответил твердым отказом на предложение поехать с ним. Он якобы боялся, что я продолжу действовать как Изменяющий и вместе мы можем, сами того не желая, испортить все, чего добились. И потому он ушел, а я по-настоящему с ним и не попрощался. Осознание того, что он меня покинул, рассчитывая больше никогда не встретиться, приходило по капле на протяжении нескольких лет. И каждая капля приносила с собой малую толику боли.
В те месяцы, что последовали за моим возвращением в Олений замок, я вдруг обнаружил, что у меня наконец-то появилась собственная жизнь. Это было радостное ощущение. Шут пожелал мне удачи в поисках собственной судьбы, и я никогда не сомневался в его искренности. Но мне понадобились годы, чтобы признать: его отсутствие в моей жизни было намеренным и окончательным, он сам это выбрал, он все завершил, пусть даже какая-то часть моей души по-прежнему тянулась к нему, ожидая его возвращения. Наверное, это обычная история, когда рушатся отношения: один разрывает связь, а другой понимает это гораздо позже и испытывает потрясение. Я несколько лет ждал, точно верный пес, что мне прикажут «сидеть» или «встать». У меня не было причин считать, что Шут больше не испытывает ко мне привязанности или уважения. Но звенящая тишина и его постоянное отсутствие со временем сделались равнозначны неприязни или, что хуже, безразличию.
За минувшие годы я часто размышлял об этом. Пытался придумать для Шута оправдания. Меня не было в Баккипе, когда он приехал в город. Многие считали, что я умер. Может, и Шут поверил в это? Я склонялся то к одному ответу, то к другому. Он оставил мне в подарок резное изображение себя самого, Ночного Волка и меня. Разве он мог так поступить, если думал, что меня уже нет на свете? Впрочем, что еще он мог сделать с этой статуэткой… В камень памяти была вложена единственная фраза: «Мне никогда не хватало мудрости». Означало ли это, что он чувствовал себя достаточно глупым для возобновления нашей дружбы, даже если подобное могло привести к разрушению наших трудов? Или он имел в виду, что по своей глупости пускается в опасное путешествие без меня?
А может, с его стороны было глупостью считать меня чем-то большим, нежели Изменяющим? Было ли это оправданием того, что он как будто беспокоился обо мне и позволил мне всецело полагаться на нашу дружбу? И вообще, ценил ли он эту дружбу?
Наверное, подобные темные мысли всегда приходят к тем, кому довелось пережить внезапный разрыв крепкой дружбы. Но в конце концов всякая рана превращается в шрам. Этот шрам так и остался болезненным, и все же я приучился с ним жить. Он не мешал мне постоянно и напоминал о себе лишь время от времени. У меня был дом, семья, любящая жена, а потом появился и ребенок, которого мы растили вместе. И хотя смерть Молли пробудила эхо потери и одиночества, старая рана не разболелась с новой силой.
А потом прибыла посланница. И послание ее было так искажено или так дурно составлено, что почти утратило смысл. Она намекнула, что были другие гонцы, но им не удалось со мной встретиться. Что-то всколыхнулось в моей памяти… Много лет назад. Девушка-посланница, трое незнакомцев. Кровь на полу, кровавые отпечатки на лице Шута. Тот крик…
Меня вдруг замутило. Сердце сжалось, как будто кто-то сдавил его в кулаке. Какое же послание я пропустил в тот раз? Какая смерть ждала ту девушку в ночи?
Шут не бросил и не забыл меня. Он еще тогда пытался со мной связаться. Хотел предупредить или попросить о помощи? Я пропустил его послание, не ответил. Внезапно от этого мне сделалось больней, чем было все эти годы, когда я думал, что он предал нашу дружбу. Мысль о том, что он годами впустую ждал от меня хоть какого-то ответа, полоснула меня, словно острый нож.
Но теперь я не знал, как с ним связаться или как начать поиски, чтобы выполнить его просьбу. У меня не было ни единой догадки о том, где искать его сына – и кого вообще искать.
Я выкинул эту мысль из головы. Надо поспать хоть самую малость, пока не наступил рассвет.
И это убийство… Какая ирония – единственный человек, который понимает, как я не хочу снова сделаться тайным убийцей, невольно заставил меня вернуться к этому ремеслу. Я не сожалел о своем решении; я по-прежнему был абсолютно уверен в его правильности. Но я негодовал, что вообще пришлось принимать такое решение, и был сильно встревожен из-за того, что моей дочери пришлось увидеть, как я избавляюсь от тела, и принять на себя бремя этой тайны.
Когда суета в доме из-за Шун и ее истерики по поводу «призрака» улеглись, когда я переложил свою спящую дочь с кресла Молли на кушетку, я принес одеяло со своей кровати и свиток, чтобы изучить его еще раз. Но свиток ничего не прояснил. Я спрятал его под каким-то забытым шитьем в корзине Молли и окинул взглядом ее безмятежную комнату. В камине мерцали угли; я подбросил дров. Взял миленькую подушку с кресла и, ощущая себя немного виноватым из-за такого небрежного обращения с ней, положил на пол. Лег перед очагом и кое-как завернулся в одеяло. Стежки в вышивке, которой Молли украсила подушку, впивались мне в щеку. Я попытался выкинуть из головы все вопросы и страхи, чтобы просто поспать. Пока что ничто не угрожало мне и моим близким. Я понятия не имел, как быть со странным посланием, и ничего не мог поделать со склонностью Шун все драматизировать. Я закрыл глаза и опустошил свой разум. На поросшие лесом холмы падал чистый белый снег. Я сделал глубокий вдох, выравнивая дыхание, и сказал себе, что свежий ветер несет запах оленя. Улыбнулся. Не надо мучиться из-за вчерашнего. Не надо опережать завтрашний день с заботами. Пусть моя душа поохотится. Погрузится в настоящее и отдохнет. Я медленно набрал полные легкие и так же медленно выдохнул. Перенесся в иное место, балансируя на грани сна и яви. Я был волком на заснеженном склоне холма, я вдыхал олений запах и жил настоящим…
Фитц?
Нет…
Фитц! Я знаю, ты не спишь.
Вообще-то, сплю. Честно.
Мой разум не мог уйти от разума Чейда, как не может отойти от причала привязанная к нему лодка. Я страшно хотел спать. Мне надо было поспать, уплыть прочь по волнам той реки…
Я услышал, как он раздраженно вздохнул.
Ладно. Но завтра, когда вспомнишь мои слова, знай – это не сон. Я посылаю парнишку к тебе. Его сильно избили, и, если бы городские стражники не проходили мимо и не спугнули нападавших, думаю, он был бы мертв. Но ему хватит сил для путешествия верхом – если не завтра, то через пару дней, – и я решил, что лучше всего отослать его из Баккипа как можно быстрее.
Зимний лес, овеваемый ветром, исчез. Я открыл глаза. Мои руки и рубашка пахли дымом и горелой плотью. Зря я не умылся. И еще надо было отыскать ночную сорочку, а не ложиться спать в одежде. Я слишком устал, слишком устал от всего этого, чтобы делать все правильно.
