– Тавия! – крикнул я ей вслед. – Можешь погодить с чаем. Я позвоню, когда буду готов.
Проявив малодушие, я остановил одну их кухонных служанок и послал ее сообщить управляющему, что нашел в постели дочери клопов и сжег все ночью. Я велел ей сказать Ревелу, чтобы он разобрался с этим как следует, и на этом все. И пошел в баню.
Если я и скучал по чему-то из своего детства, так это по парильням Оленьего замка. Они даровали уют круглый год, согревая до костей в середине зимы и изгоняя из тела болезнь через пот в любое время года. Парильни, наследие тех времен, когда Олений замок был крепостью, состояли из множества комнат со скамьями. Имелись отдельные помещения для стражников – те после ночных попоек были склонны буйствовать и драться, – несколько парилок для слуг из замка, и отдельные – для знати.
Мужская парилка в Ивовом Лесу не шла с ними ни в какое сравнение. Она состояла из единственной комнаты ненамного больше моей спальни, со скамьями вдоль стен. В одном конце была большая кирпичная печь, а в центре – выложенный кирпичом бассейн с водой. Здесь никогда не было так жарко, как в парильнях Оленьего замка, но при наличии некоторого терпения и упорства можно было как следует вымыться. Все обитатели Ивового Леса, знатные и простые, пользовались парилкой. В то утро там оказался Лин-пастух с двумя своими взрослыми сыновьями.
Я кивнул этой троице, не настроенный беседовать, но Лин немедленно спросил, разрешал ли я сжигать ночью кучу дров. Так что пришлось рассказать ему историю о кусачих насекомых в спальне Би и о том, что я выволок из дома ее перину и сразу же сжег.
Он кивнул с серьезным видом и заверил меня, что понимает – с такой напастью надо разбираться побыстрей. Однако я увидел, какими взглядами обменялись его сыновья. Лин ненадолго умолк, а потом спросил, разрешал ли я кому-нибудь разбивать лагерь на пастбище. Когда я сказал, что не разрешал, он опять покачал головой:
– Ну, может, это были просто случайные путники, и не надо переживать, раз костер зажгли вы. Утром я увидел, что с забора сняли верхнюю перекладину и на пастбище остались следы по меньшей мере трех лошадей. С овцами все в порядке, и ночью ни Ромашка, ни другие собаки не лаяли. Может, кто-то просто остановился передохнуть.
– Они разбили там лагерь? На заснеженном пастбище?
Он отрицательно мотнул головой.
– Я схожу туда попозже и все осмотрю, – сказал я.
Лин дернул плечом:
– Нечего там смотреть. Просто отпечатки подков. Я уже вернул перекладину забора на место.
Я кивнул и замолчал, гадая: простые путешественники – или те, кто охотился за моей посланницей? Я сомневался, что это охотники. Люди, которые убили одну посланницу и обрекли другую на жуткую смерть, вряд ли просто так остановились бы передохнуть на пастбище во время погони. Но я все равно собирался взглянуть на отпечатки подков, хотя и сомневался, что обнаружу там больше, чем Лин.
20. На следующее утро
Наступает момент, когда убийца должен кого-то прикончить и исчезнуть. Есть время для публичных убийств, а есть – для тайных. Ради того чтобы преподать кому-то урок, можно убить у всех на глазах, а тело бросить, чтобы с ним разбирались другие. Иногда лучше убить тайно, а потом выставить тело напоказ таким образом, чтобы это потрясло, привело в ужас или предостерегло людей. Пожалуй, сложнее всего обстоит дело с убийствами, которые должны быть целиком и полностью тайными, что подразумевает необходимость избавиться от тела. Так иногда убивают для того, чтобы напустить тумана, или чтобы избежать обвинения, или чтобы все выглядело так, словно жертва сбежала или позабыла о своем долге.
Из этого следует вывод, что просто обучить убийцу, вложить в него навыки, недостаточно. Чтобы создать полезное орудие, необходимо воспитать в убийце здравомыслие, дисциплинированность и склонность держаться в тени.
«Наставления Сингала об убийствах», перевод с калсидского
Я проснулась оттого, что из окон лился серый свет. Я лежала, укрытая одеялом, на кушетке, где мама меня родила. На кресле у камина, где обычно сидел отец, лежало аккуратно сложенное одеяло. В огонь недавно добавили дров. Я лежала неподвижно и думала о том, как моя жизнь переменилась в один день. Прибыла Шун. И бледная незнакомка. Я помогла отцу занести ее в дом, и он понял, что я смышленая и от меня бывает польза. Он даже поверил, что я смогу выполнить его поручение. А потом Шун отвлекла его своими дурацкими жалобами, и с посланницей у нас ничего не вышло. Когда мы скрыли ее смерть, я была потрясена. Но еще я почувствовала, что ценна для него. Однако едва Шун испугалась, он меня бросил и совсем про меня забыл, побежав разбираться с ее истерикой.
Я сбросила одеяло на пол и села, сердито уставившись на отцовское кресло. Все хотят, чтобы он занимался кем-то другим, а не мной. Заботился о Шун, защищал ее; бледная девушка хотела, чтобы он отправился на поиски потерянного сына. Хоть кто-нибудь сказал ему позаботиться о собственной дочери, потому что никто другой в целом мире не сможет ее защитить? Нет.
Кроме, может быть, Неттл. А она считает меня дурочкой. Ну, может быть, не дурочкой – и, наверное, я сама виновата, раз не позволяла ей проникнуть в свои мысли, – но это все равно не предвещает ничего хорошего, если я поеду к ней и стану там жить. А вдруг Риддл, вернувшись в Олений замок, скажет ей, что я и есть слабоумная, как она думала? Если он вообще туда вернется. Он, похоже, слишком увлекся, оберегая Шун. А Шун очень хочется, чтобы он был рядом. При этой мысли я нахмурилась: почему-то у меня не было сомнений в том, что Риддл принадлежит моей сестре. С этой минуты Шун сделалась для меня не только чужачкой, но и врагом.
А мой отец, которого вечно нет, когда он нужен, немногим лучше.
Чем больше я думала о своей обиде, тем больше злилась. Пока я шла в свою спальню, внутри у меня все кипело от гнева на них всех. К моему неудовольствию, в комнате оказалось полным-полно слуг, и все они драили стены и полы. Сильно воняло уксусом. С кровати для служанки исчезла постель, а когда я протолкалась через незнакомых слуг к сундуку с одеждой, то оказалось, что он почти пуст. Замечательно, что мои вещи отправили в стирку, чтобы потом вернуть их чистыми и свежими, но во что же мне одеться? К моей досаде, выбирать было практически не из чего. А еще мне не понравилось, что четыре новые служанки и здоровяк, помогавший им двигать тяжелую мебель, застыли, вытаращив на меня глаза. Это они тут чужаки, а не я!
Но они на меня пялились, и никто не предложил мне помочь, пока я сражалась с тяжелой крышкой сундука. Я схватила одежду, до которой смогла дотянуться, и унесла с собой в мамину комнату, где можно было сменить ночнушку на что-то другое, не слишком сильно опасаясь вторжения.
Я поспешно переоделась, присев за ширмой в углу. Туника была летняя, тесноватая и уже слишком короткая для меня; мама бы настояла, чтобы я надела что-то подлиннее. Штаны растянулись на коленках и на попе. Я оглядела себя с помощью маленьких кусочков зеркала, вставленных в абажур лампы. Мои стриженые волосы торчали, как стерня на убранном поле. Я больше походила на мальчика-слугу, чем любой из наших мальчиков-слуг. Тяжело вздохнув, я велела себе не думать о красивых нарядах Шун, ее гребнях для волос, кольцах и шарфиках.
