На рыночной площади сидел слепой попрошайка, одетый в рванье. Никто ему ничего не подавал, потому что его жестоко изуродованное лицо и изломанные пальцы вызывали скорее ужас, чем жалость. Он достал из своей рваной одежды маленькую марионетку: она была сделана из палочек и лески, вместо головы – желудь, но нищий заставил ее плясать как живую. Из толпы за ним наблюдал маленький угрюмый мальчик. Он медленно придвинулся ближе, чтобы поглядеть на танец марионетки. Когда он оказался совсем близко, попрошайка обратил к нему свои затуманенные глаза. Они начали проясняться, как проясняется вода в луже, когда ил оседает на дно. Внезапно бродяга выронил свою марионетку.
Этот сон заканчивается кровью, и мне страшно его вспоминать. Становится ли мальчик марионеткой со струнами, привязанными к кистям и ступням, коленям и локтям, да и к болтающейся голове? Или попрошайка хватает мальчика своими жесткими и костлявыми руками? Может быть, происходит и то и другое. Все заканчивается кровью и криками. Этот сон я ненавижу больше всех снов. Это сон, которым все завершается. Или, быть может, начинается. Я знаю, что после этого события мир, каким я его знаю, уже никогда не будет прежним.
Дневник сновидений Би
Первый ужин с новым наставником оказался худшей трапезой в моей жизни. Я была одета в одну из новых туник. Она оказалась кусачей. Ее еще не подогнали по моей фигуре, и туника болталась на мне, будто маленькая шерстяная палатка. Новые штаны еще не были готовы, пришлось надеть старые, слишком короткие и с вытянутыми коленками. В просторной одежде, из-под которой нелепо торчали ноги, я походила на странную болотную птицу. Я твердила себе, что вот сяду за стол и никто ничего не увидит, но мой план прийти первой провалился.
Шун меня опередила – ворвалась в столовую, точно королева в тронный зал. Ее волосы были уложены на макушке; новая горничная оказалась талантливой по части причесок, и каждый темно-рыжий локон сиял. Серебряные булавки посверкивали на этом гладком коричневато-красном фоне, словно звезды в ночном небе. Шун была не просто красива, она была изумительна. Даже мне пришлось это признать. Платье на ней было зеленое, и какая-то особенность кроя приподнимала ее груди, словно предлагая их нам, требуя на них посмотреть. Она накрасила губы и припудрила лицо бледной пудрой, так что ее зеленые глаза, обрамленные темными ресницами, глядели на нас словно с маски. Чуть выделив румянами скулы, Шун придала своему лицу живое и веселое выражение. Из-за того, какая она была красивая, я была обречена ненавидеть ее еще сильней. Я проследовала за ней в комнату. Не успела я дойти до своего места, Шун повернулась, смерила меня взглядом и одарила кошачьей улыбкой.
Худшее было впереди. Позади шел мой наставник.
Его красивое лицо исцелилось, отеки прошли и зелено-лиловые синяки побледнели. Лицо было не такое обветренное, как у моего отца или Риддла. У него была кожа придворного. Он побрил свои щеки с высокими скулами и волевой подбородок так гладко, как мог, но на верхней губе проступала тень того, что, несомненно, должно было превратиться в роскошные усы. Напрасно я переживала, что он станет насмехаться над моей дурно сидящей одеждой. Он застыл в дверях, и глаза его распахнулись при виде Шун. Мы с ней обе увидели, как он затаил дыхание. Потом он медленно подошел к своему месту за столом. Извинился перед моим отцом за опоздание, но все это время не сводил глаз с Шун.
И пока он аккуратно подбирал вежливые слова, произнося их на придворный лад, я влюбилась.
Люди высмеивают первую любовь девочки или мальчика, называя ее щенячьей привязанностью. Но с чего вдруг юному существу не влюбиться так же горячо и преданно, как щенок? Я смотрела на своего наставника и понимала, что он видит во мне всего лишь ребенка, не по годам маленького и провинциального, едва ли заслуживающего внимания. Но я не стану лгать о том, что почувствовала. Мной овладело жгучее желание отличиться в его присутствии. Я жаждала сказать что-нибудь очаровательное или рассмешить его. Я хотела сделаться для него важной.
Но во мне не было ничего важного. Я была маленькой девочкой в неказистых одежках и не могла рассказать ему ничего увлекательного. Я и слова вставить не могла – Шун начала разговор и искусно перевела его на рассказ о себе и своем замысловатом прошлом. Она поведала о детстве в доме бабушки и дедушки, о разных знаменитых менестрелях, которые там играли, об аристократах, которые приезжали в гости. Фитц Виджилант то и дело замечал, что и он слышал какого-нибудь менестреля или знал леди такую-то и такую-то по ее визиту в Олений замок. Когда он упомянул менестреля по имени Нед, Шун отложила вилку и воскликнула, что слышала, будто он самый забавный из менестрелей и знает все смешные песни, какие только есть. Я едва не открыла рот, чтобы сообщить, что он мне как старший брат, что он однажды подарил мне куклу… Но они говорили друг с другом, не со мной, и если бы я вмешалась, то получилось бы, что я как будто подслушивала. Но в ту минуту мне отчаянно хотелось, чтобы Нед внезапно нанес нам один из своих случайных визитов и поприветствовал меня, как родственницу.
Как будто это возвысило бы меня в глазах писаря Фитца Виджиланта… Нет. Для него за столом не было никого, кроме Шун. Она взглянула на него с улыбкой, наклонив голову, отпила вина, и он в ответ улыбнулся и отсалютовал ей бокалом. Мой отец говорил с Риддлом о его возвращении в Олений замок – о том, когда оно должно состояться, о письмах для лорда Чейда, леди Неттл и даже короля Дьютифула, которые Риддл должен был доставить. Виноградники Ивового Леса дали хороший урожай, и отец хотел отослать леди Кетриккен немного варенья вместе с образцом вина пятилетней давности из погребов имения – он считал это вино многообещающим.
Я молча сидела, резала и ела мясо, мазала маслом хлеб и отворачивалась всякий раз, когда Эльм входила в комнату, чтобы принести свежее блюдо или собрать пустые тарелки. Она уже доросла до того, чтобы прислуживать за столом, и передник в желто-зеленых цветах Ивового Леса ей очень шел. Ее волосы были гладко зачесаны назад и заплетены в косу, аккуратно свернутую на затылке. Я чуть было не подняла руку к своей голове, чтобы проверить, по-прежнему ли мои светлые пушистые волосы аккуратно причесаны или торчат во все стороны, как кукурузные рыльца. Сунула руки под стол и крепко сжала кулаки.
Когда пришла пора вставать из-за стола, мой наставник быстро подошел к Шун, чтобы отодвинуть ее стул и предложить ей руку. Она с готовностью приняла его руку и очень мило поблагодарила «Ланта». Итак, для нее он Лант, а для меня – писарь Фитц Виджилант. Отец предложил мне руку и, когда я с удивлением на него взглянула, бросил веселый взгляд на молодую пару. Я посмотрела на Риддла, который закатил глаза, но их поведение ему явно нравилось. Меня это совсем не забавляло.
– Думается, мне пора удалиться в свои покои, – негромко проговорила я.
– Все хорошо? – быстро спросил отец с тревогой во взгляде.
– Почти. Просто день был длинный.
– Ладно. Я позже к тебе приду, чтобы пожелать спокойной ночи.
Я кивнула. Это что, было предупреждение, чтобы я была там, где следует? Что ж, буду. К его приходу. Я взяла свечу в шандале, чтобы освещать себе путь.
