Я вздернула подбородок:
– По-моему, я все же проголодалась.
За ужином мне было неуютно. Я знала, что Шун и Лант на меня глядят, но мне всегда было трудно смотреть людям в глаза. Поэтому я смотрела в тарелку или куда-то мимо отца или Риддла. Я не вздрагивала, когда Леа или Эльм проходили мимо моего стула, но и не брала еду с блюд, которые они приносили. Один раз я заметила, как они искоса переглянулись, проходя за спиной у Риддла. Щеки Эльм сильно порозовели, и я вдруг поняла, что Риддл, пусть он и старый, все еще красивый мужчина. Ну да – Эльм подходила очень близко к его стулу, предлагая еду. А он, как я подметила, скрывая торжествующую улыбку, обращал на нее не больше внимания, чем на муху на стене.
Сначала я молчала. Отец и Риддл снова говорили о его отъезде в Олений замок. Шун и Лант вели собственную тихую беседу, Шун часто смеялась. Я однажды читала стихотворение о девушке с «серебристым смехом», но смех Шун звучал так, словно кто-то споткнулся на длинной лестнице и выронил корзину с дешевыми жестяными кастрюльками.
Поговорив некоторое время с Риддлом, отец повернулся ко мне и спросил:
– Ну и что же ты скажешь о Тэйкере Видящем и о том, как он завоевал эти края?
– Мне не кажется, что это было завоевание, – ответила я. И это была правда. Переведя дух, я спросила: – Так кто же тут жил до того, как Тэйкер и его люди пришли и предъявили права на земли в устье Оленьей реки? В свитке говорится, что развалины старой каменной крепости были пусты. А те, с кем столкнулся Тэйкер Видящий, – это тот же народ, который построил там укрепления? Ты сказал, их могли построить Элдерлинги. Выходит, он с Элдерлингами сражался, чтобы отнять у них эту землю?
– Ну нет. Местные были в основном рыбаками, земледельцами и козопасами, я думаю. Лорд Чейд пытался разыскать больше письменных свидетельств того времени, но, похоже, эти люди не очень-то доверяли свою мудрость буквам и свиткам. Кое-кто из менестрелей утверждает, что наши самые старые песни на самом деле происходят от их песен. Но вообще-то, нам не следует говорить о них как о чужаках, потому что наши предки – это не только Тэйкер и его соплеменники, но и те, кого они встретили в этих краях.
Он знал? Он нарочно мне подыграл?
– Выходит, в те времена люди учились по песням? Или стихам?
– Разумеется. Лучшие менестрели все еще могут прочитать наизусть самые длинные родословные. Их, конечно, и бумаге доверяют, раз уж в ней теперь не ощущается недостатка. Но менестрель учит их со слов учителя, а не по бумаге.
Риддл слушал так же завороженно, как я, и стоило отцу взять паузу, как он вмешался:
– А помните песню, которой Нед развлекал нас в прошлый раз, когда я здесь гостил, – очень старую песню про Эльда Серебряную Кожу, драконьего друга?
Строки из нее пришли мне на ум и вылетели изо рта быстрее, чем я успела подумать:
– «Не счесть сокровищ у него. Камень говорящий, барабан блестящий; он пекси поцелован – так мыслит каждый зрящий».
– Что значит «пекси поцелован»? – спросил Риддл, а мой отец одновременно с ним сказал:
– Нед будет рад узнать, что ты так хорошо запомнила его песню! – Потом он повернулся к Риддлу. – «Поцелованный пекси» означает «везучий» – так говорят в отдаленном Фарроу. Но я не знаю, сочинил ли Нед песню про Серебряную Кожу, или она гораздо старше.
Шун перебила его:
– Вы знаете Неда Счастливое Сердце? Вы слышали, как он поет?
Она была возмущена до глубины души. Или сгорала от зависти.
Мой отец улыбнулся:
– Ну разумеется. Я усыновил Неда, когда он осиротел. И я сам был весьма счастлив, когда узнал, что он взял это имя – Счастливое Сердце. – Он снова повернулся к Риддлу. – Но мы сильно удалились от вопроса Би. Риддл, по-твоему, кто первым построил крепость на том утесе?
И мы втроем принялись рассуждать, при этом Риддл вставлял замечания о том, что заметил в нижних помещениях Оленьего замка. На стене одной из подземных тюрем он видел нечто – возможно, сильно истершиеся руны. Отец рассказал о Камнях-Свидетелях и о традиции Бакка устраивать там поединки, а также свадьбы. Теперь, когда мы знали, что Камни-Свидетели на самом деле порталы, которые хорошо обученные маги Силы могут использовать, чтобы покрывать огромные расстояния одним шагом, было заманчиво поговорить о том, как именно они получили такое название.
Лишь когда ужин близился к завершению, я поняла, что отец распланировал нашу беседу так тщательно, словно вел атаку на замковые укрепления. Разговаривая с ним и Риддлом, я совершенно забыла о своих уязвленных чувствах. Я поняла, что беседа Фитца Виджиланта и Шун увяла и писарь прислушивается к нам. Она же, недовольно поджав губы, крошила кусок хлеба. Я все это осознала, только когда отец, поерзав на стуле, небрежно спросил:
– Ну а ты, писарь Лант, что думаешь о теории Риддла? Ты когда-нибудь бывал в подземельях Оленьего замка?
Юноша чуть вздрогнул, словно смущенный, что его застигли за подслушиванием. Но потом взял себя в руки и признался, что, когда был моложе, совершил вылазку в недра крепости вместе с несколькими приятелями. Они затеяли это на спор, но забрались слишком близко к темницам, и стражник, строго отчитав, заставил их уйти. Больше Фитц Виджилант туда не спускался.
– Это было отвратительное место. Холодно, темно, сыро… Я испытал сильнейший испуг, когда стражник пригрозил посадить нас в темницу и не выпускать, пока кто-то не придет за нами. Заслышав это, мы сбежали. О, несомненно, некоторые люди заслуживают заключения в таком месте, но что касается меня, то ноги моей там больше не будет.
– Несомненно, – любезным тоном ответил мой отец, но на миг в его глазах сверкнули темные искры черного гнева, и я узнала взгляд Волка-Отца.
Я уставилась на него. Волк-Отец жил в моем отце? Это стало для меня откровением, и остаток вечера я размышляла, почти не участвуя в беседе.
Когда трапеза закончилась, отец предложил мне руку. Я сумела взять ее, не выдав своего изумления, и позволила ему проводить меня в гостиную, где мужчины пили бренди, а Шун – красное вино. Удивительное дело, но на подносе меня дожидалась кружка подогретого сидра с пряностями. Отец возобновил беседу про Элдерлингов, и писарь Лант присоединился. Я удивилась тому, настолько дружелюбно он держался; я ожидала, что он будет угрюмым и саркастичным, поскольку отец сказал, что ранее отчитал его в довольно жесткой форме. Но писарь как будто принял его замечания и даже дважды заговорил со мной напрямую – при этом его тон не был ни снисходительным, ни насмешливым. И, пусть и далеко не сразу, я все же решилась поверить, что он признал ошибку и теперь хочет исправить ее.
На моего отца он смотрел почти обеспокоенно, как будто одобрение Тома Баджерлока для него было чрезвычайно важно. «Он боится», – подумала я. И как я раньше не понимала, что писарь Лант очень уязвим. Еще мальчишкой он видел, на что способен мой отец, а теперь ему приходилось полагаться на гостеприимство Тома Баджерлока, чтобы оставаться в безопасности. Если отец его выгонит, куда пойдет Лант? Как быстро его отыщут и убьют? Мои чувства смешались. Зеленые глаза Шун сверкали от раздражения: Лант уделял больше внимания моему отцу и разговору, чем ей, что не могло меня не радовать. В то же самое время мне было не по себе оттого, что его грубость по отношению ко мне обернулась от страха в щенячье раболепие перед моим отцом. Я притихла, стала больше смотреть и слушать, чем говорить, и в конце концов извинилась и ушла, сославшись на усталость.
