– А я нашел восковые дощечки у торговца разными новшествами! Они на петлях, парами, так что ученик может их закрыть и сберечь свою работу. Какая умная идея! У него их немного, но и от такой малости будет польза моим ученикам.
Я с тревогой взглянул на писаря, охваченного рвением. Его душевный настрой и уверенность в себе быстро восстановились. Я был рад, что он больше не робеет так сильно в моем присутствии, но меня слегка потрясла его страсть к ненужным безделицам, почти такая же, как у Шун. Я вспомнил, как сам учился писать. Бумага считалась слишком ценной для самых юных учеников. Я рисовал буквы мокрым пальцем на каменных плитах пола в Большом зале. Иногда мы пользовались обугленными палочками. Я вспомнил чернила, сделанные из сажи. Говорить об этом не стал. Я знал, что многих изумляло то, каким отсталым в те годы был Олений замок, да и все Шесть Герцогств. Изоляция войны и череда королей, вознамерившихся защитить нас от иноземных обычаев, вынуждали нас подчиняться старым традициям. Королева Кетриккен первой познакомила нас с горным образом жизни и стала поощрять не только торговлю товарами из отдаленных краев, но также идеи и изобретения. Я по-прежнему не знал, к лучшему ли эта перемена. Неужто ученикам Ланта и впрямь нужны сдвоенные дощечки, чтобы выучить буквы? Во мне нарастало сопротивление. Потом я вспомнил смятенное бормотание Ревела о том, что я одеваю Би так, как дети одевались сорок лет назад. Может, это я поступаю необдуманно, цепляясь за старое? Может, пришла пора измениться? Надеть на мою маленькую дочь юбки еще до того, как она станет взрослой?
Я посмотрел на Би. Мне она нравилась в своих коротких коричневых туниках и штанишках, к тому же в них можно свободно бегать и кувыркаться. Сейчас она ерзала от скуки, сидя рядом со мной. Я подавил тяжелый вздох и заставил себя сосредоточиться на настоящем.
– Сначала дощечки для учеников, а потом я хочу поглядеть на эти чулки, которые так впечатлили Шун.
Я взял свой кусок хлеба, и Шун разразилась градом доводов в пользу того, почему мне следует сперва заняться тем, что она присмотрела, – начиная от боязни, что лавка закроется или торговец продаст чулки кому-то другому, и заканчивая опасением, что я могу потратить все деньги на дощечки, а на зеленые чулки – и что там еще привлекло ее внимание – ни единой монетки не останется. Меня как будто неустанно обстреливали камешками, потому что Фитц Виджилант заговорил одновременно с ней, уверяя, что дощечки, в общем-то, не особенно важны и я, конечно, должен сперва позаботиться о потребностях леди Шун.
Я твердо проговорил:
– Так и сделаю. Но сначала доем.
– Я не против поесть, – согласилась Шун, довольная своей победой. – Но у них тут есть что-нибудь получше супа и хлеба? Может, яблочный пирог? Курятина?
Я поднял руку, подзывая подавальщика. Он подошел, и Шун принялась безжалостно его расспрашивать о том, что можно поесть в трактире. Она заставила его попросить повара, чтобы тот разогрел холодную птицу из кладовой, и подать ее с пирогом из сушеных яблок. Фитца Виджиланта устроил суп и хлеб. Мальчик упомянул, что скоро из кухонной печи достанут имбирные пряники. Я заказал шесть штук, и он ушел.
– Шесть? – изумленно спросила Шун. – Шесть?
– Часть съедим, часть возьмем с собой. В детстве я их любил больше всего, и, думаю, Би они понравятся не меньше, чем мне.
Я повернулся, чтобы спросить Би, хочет ли она попробовать моих любимых пряников, и обнаружил, что ее нет. Я поднял глаза на Риддла. Он чуть заметно кивнул, указывая на отдаленную часть зала: в той стороне была уборная.
Шун схватила меня за рукав:
– Я забыла попросить, чтоб в сидр добавили специй!
Я поднял руку, подзывая подавальщика обратно. Он втянул голову в плечи, и я заподозрил, что он притворяется, будто не видит меня. Я устало помахал рукой. Мальчик метнулся к другому столу, где шестеро ожидавших мужчин приветствовали его шумными возгласами. Он встал в позу и начал рассказывать про еду. Сидевшие за столом широко ему улыбались.
– Он сейчас занят, – сказал я Шун, оправдывая подавальщика.
– Он меня игнорирует!
– Я отправлюсь на кухню и скажу, чтобы добавили специй в ваш сидр, – предложил Фитц Виджилант.
– Вот еще! – воскликнула она. – Мальчишка должен вернуться сюда и выполнить свою работу. Том Баджерлок! Разве ты не можешь его заставить? Почему он игнорирует тех, кто выше его, но собирается нести еду на стол, за которым одни низкорожденные землепашцы? Сейчас же вызови его обратно к нам!
Я втянул воздух. Риддл встал так резко, что чуть не перевернул скамью:
– Я пойду в кухню. В трактире сегодня многолюдно. Дайте парню заниматься своим делом.
Риддл переступил через скамью, повернулся и зашагал через битком набитый зал, как умел только он один – скользя между посетителями и каким-то образом никого не задевая.
Шун уставилась ему вслед, раздувая ноздри и поджав губы так, что они побелели. Тон Риддла не оставлял сомнений в том, что́ он о ней думает. Фитц Виджилант тоже глядел ему вслед, чуть разинув рот. Потом он искоса посмотрел на Шун и неуверенно проговорил:
– Это не похоже на Риддла.
– У него был трудный день, – объяснил я.
Резкий тон моего замечания был адресован Шун, но укол не достиг цели. Я нахмурился, отыскав Риддла взглядом. Он как будто упрекнул меня в той же степени, что и Шун. Лант был прав: это совсем не похоже на Риддла. Я заподозрил, что горячность Риддла в большей степени связана с моим поведением, чем с негодованием Шун по поводу пряностей в ее сидре. Я на миг закрыл глаза, чувствуя, как к горлу подступает горечь. Бедная старая псина… Я много лет держал в узде свой Дар, не позволяя себе тянуться наружу или кому-то проникать внутрь. Сегодня эти барьеры упали, и я не мог отвернуться, как не смог бы остаться в стороне, если бы кто-то ударил Би. Садист-мясник не владел Даром; но я-то чувствовал, что исходило от старой собаки в его направлении. Не боль в ее израненном и старом теле, когда она трусила за его телегой. И даже не острая мука, которая овладела ей, когда он ее резал. За годы я научился отгораживаться от таких всплесков страдания живых существ. Нет. Мои стены взломало и затопило меня яростью совсем иное чувство, которое она испытывала по отношению к нему. Верность. Убежденность в том, что он знает, как лучше. Всю свою жизнь она была его орудием и оружием. Жизнь ее была суровой, но для этого она и родилась. Она травила быков, сражалась с другими собаками, бросалась на кабанов. Делала все, что приказывали, и радовалась, как радуется оружие, когда служит своей цели. Когда ей удавалось хорошо себя показать и победить, он мог иной раз с гордостью ее окликнуть или бросить кусок мяса. Пусть эти моменты и были редки, они оказались лучшими в ее жизни, и она всегда была готова принести новую жертву, чтобы заработать еще один из них.
Когда он натравил ее на бычью голову, она бросилась в атаку. И когда он отрезал ей ухо, она не разжала челюсти, на свой собачий лад понимая, что у него должна была быть причина, чтобы причинять ей такую боль.
