– Ты сможешь нащупать полотенца и халат?
– Справлюсь, – коротко ответил он.
Я дочитал свиток и уже боролся с дремотой, когда услышал его:
– Я потерял ориентиры. Где ты?
– Здесь. На старой кровати Чейда.
Даже вымытый и одетый в чистое, он все равно выглядел ужасно. Он стоял, цепляясь за спинку стула, и старый синий халат смотрелся на нем, как обвисший парус на мачте брошенного корабля. Сильно поредевшие волосы отяжелели от воды и едва прикрывали его уши. Слепые глаза выглядели жутко и мертво на худом живом лице. Воздух наполнял и покидал его легкие с таким звуком, словно это были дырявые кузнечные мехи. Я встал и, взяв его за руку, подвел к кровати.
– Сытый, чистый и в тепле. В свежей одежде. В мягкой постели. Я расплакался бы от благодарности, да слишком устал для этого.
– Лучше иди спать.
Я откинул ему одеяло. Он сел на краешек постели. Его руки ощупали чистые простыни, коснулись взбитой подушки. Чтобы закинуть ноги на кровать, ему пришлось приложить усилие. Когда он опустился на подушки, я не стал ждать – укрыл его, как укрыл бы Би. Его руки вцепились в край одеяла.
– Ты останешься здесь на ночь? – Это был скорее вопрос, чем просьба.
– Если хочешь.
– Хочу. Если ты не против.
Я взглянул на него. Отмытые от грязи, шрамы на его лице были отчетливо видны.
– Не против, – сказал я тихонько.
Он закрыл свои затянутые пленкой глаза.
– Ты помнишь тот раз, когда… я попросил тебя остаться рядом со мной на ночь?
– В палатке Элдерлингов. На Аслевджале.
Я помнил. Мы помолчали, и я уже решил, что Шут уснул. Меня вдруг охватила страшная усталость. Я обошел кровать, сел на край, а потом вытянулся рядом с ним, так осторожно, словно он был малышкой Би. Мои мысли полетели к дочери. Что за день я для нее устроил! Будет ли она сегодня спать крепко или сражаться с ночными кошмарами? Останется ли в постели или проберется в свое убежище за стеной моего кабинета? Моя странная пчелка-малышка… Я должен был лучше стараться ради нее. Я всей душой хотел быть ей хорошим отцом. Я пытался, но мне как будто все время что-то мешало. И вот я здесь, в днях пути от нее, доверив ее человеку, которого почти не знаю и которому нанес оскорбление.
– Ни о чем не спросишь? – раздался в полумраке голос Шута.
Это ему, подумал я, стоило бы задавать вопросы. Например: «Почему ты меня заколол?»
– Думал, ты спишь.
– Скоро усну… – Он вздохнул так, словно сбросил с плеч неимоверно тяжелое бремя. – Ты так доверяешь мне, Фитц. Прошли годы, я снова ворвался в твою жизнь, и ты меня убил. А потом спас.
Я не хотел говорить о том, как вонзил в него нож.
– Твоя посланница добралась до меня.
– Которая?
– Бледная девушка.
Он помолчал, а потом проговорил голосом, исполненным печали:
– Я послал к тебе семь пар гонцов. На протяжении восьми лет. И только одной удалось дойти?
Семь пар. Из четырнадцати гонцов ко мне прибыла только одна девушка. Возможно, две. Во мне проснулся сильнейший ужас. От кого сбежал Шут и идут ли за ним преследователи?
– Она умерла вскоре после того, как попала в мой дом. Преследователи заразили ее какими-то паразитами, пожиравшими ее изнутри.
Он немного помолчал.
– Они такое любят. Медленная, неумолимо нарастающая боль. Им нравится, когда те, кого они пытают, умоляют о смерти.
– Кто они такие? – негромко спросил я.
– Слуги, – ответил он совершенно безжизненным голосом.
– Слуги?
– Бывшие Слуги. Когда существовали Белые, их предки служили. Служили Пророкам. Моим предкам.
– Ты Белый.
О них мало что написано, и то немногое, что мне было известно, я узнал в основном от Шута. Когда-то они жили рядом с людьми, среди людей. Жили долго и обладали пророческим даром, позволявшим видеть все возможные варианты будущего. По мере того как их род угасал и смешивался с людским, они утратили свои уникальные способности, но раз в несколько поколений по-прежнему рождается такой, как он. Истинные Белые вроде Шута появляются очень редко.
Он скептически фыркнул:
– Они заставили тебя в это поверить. И меня. Правда в том, Фитц, что в моих жилах достаточно крови Бледных, чтобы она проявлялась почти в полной мере. – Он перевел дух, словно собираясь что-то еще сказать, но вместо этого глубоко вздохнул.
Я был сбит с толку:
– Много лет назад ты говорил мне другое.
Он повернул голову на подушке, словно мог увидеть меня.
– Много лет назад я верил в другое. Я тебе не лгал, Фитц. Я повторял тебе ложь, которой меня научили, ложь, в которую я верил всю жизнь.
Я сказал себе, что все равно не верил его словам. Но мне пришлось спросить:
– Выходит, ты не Белый Пророк? А я не твой Изменяющий?
– Что? Нет, я Пророк. А ты Изменяющий! Но я не полностью Белый. Настоящие Белые не появлялись в этом мире уже сотни лет.
– А как же… Черный Человек?
– Прилкоп? Он намного старше меня, и, наверное, кровь у него чище. И, как все Белые прежних времен, с возрастом он потемнел.
– А разве он потемнел не оттого, что исполнил свою миссию Белого Пророка? Сколько раз ему удавалось переместить мир на лучшую тропу, столько раз он делался темнее?
– Ох, Фитц… – проговорил Шут устало и печально. После долгого молчания он продолжил: – Я не знаю. Вот что Слуги у меня отняли. Все, что я знал, в чем был уверен. Ты когда-нибудь стоял на песчаном пляже во время прилива? Чувствовал, как волны накатывают на ноги и высасывают из-под тебя песок? Вот так я теперь живу. С каждым днем все глубже погружаюсь в неопределенность.
Сотня вопросов заполнила мой разум. И внезапно я понял, что, да, я верил в то, что он Пророк, а я его Изменяющий. Я в это верил и вынес то, что он предсказал для меня, и я ему доверился. А если все это было ложью, обманом, если его обманули и он невольно обманул меня? Нет. В такое я поверить не мог. В такое я не должен был верить.
– Есть тут что-нибудь съестное? – спросил Шут. – Я вдруг опять проголодался.
– Сейчас проверю.
Я скатился с кровати и подошел к очагу. Тот, кому Чейд поручил подготовить комнату, отнесся к заданию ответственно. На крюке в очаге висел котелок под крышкой – над краем углей, там, где его содержимое оставалось теплым, не подгорая. Я перевесил его поближе к огню и заглянул под крышку. Курятина, тушенная с луком, сельдереем и пастернаком; мягкие кусочки мяса плавали в густой коричневой подливке с приятным запахом.
– Тушеная курица, – сказал я ему. – Принести немного?
