Одна загадка решена. Послание, которое получила Джофрон, и ее беспокойство из-за меня теперь получили объяснение.
– Я думал, что действую в глубокой тайне. Но они прознали. – Он шмыгнул носом. – Они снова забрали меня в свои застенки. Принесли еду, питье, ни о чем не просили. Но я слышал, что они сделали с теми, кто мне помог. Ох, Фитц! Это ведь были почти дети! – Он вдруг поперхнулся и начал неудержимо рыдать.
Я хотел к нему подойти, но мне не по силам было его утешить. И я знал, что сейчас ему не нужны сочувственные слова или прикосновения. Он не хотел получить то, чего не смог дать тем жертвам. Так что я тихонько вытер слезы с собственных щек и стал ждать.
В конце концов Шут откашлялся и напряженным голосом сказал:
– И все же… Были те, кто сохранил верность мне. Время от времени мне сообщали, что еще одна пара сбежала и отправилась предупредить моих друзей. Я хотел сказать им, чтобы перестали, но не мог ответить на их сообщения. Слуги в те годы взялись за меня всерьез. Периоды боли сменялись периодами изоляции. Голод, холод, беспощадный свет и жар солнца, а потом – такие изощренные пытки.
Он перестал говорить. Я знал, что история не закончена, но думал, что он рассказал мне столько, сколько сейчас было ему по силам. Я сидел, прислушиваясь к потрескиванию огня в камине, где сдвинулось полено. В комнате не было окон, но я слышал, как воет ветер в каминной трубе, и знал, что метель снова разыгралась.
Шут начал шептать. Я не сразу смог различить его слова в шуме ветра снаружи:
– …поверил им. Он где-то существовал. Они перестали задавать мне вопросы о нем, но продолжали причинять мне боль. Когда они прекратили это делать… я заподозрил, что Слуги его нашли. Я не знал, оставят ли они его в живых, чтобы использовать, или уничтожат, чтобы помешать ему изменить мир. Каковы бы ни были их планы, меня в них не посвятили. Забавно. Столько лет назад я послал гонцов, чтобы ты нашел для меня моего сына. И одна из них прорвалась. Слишком поздно, чтобы его спасти. Мы опоздали на годы. – Его голос делался все тише, он засыпал.
Я проговорил негромко, не желая его разбудить, если он уснул, но не в силах совладать с любопытством:
– Ты сдался несколько лет назад? Посланнице понадобились годы, чтобы добраться до меня?
– Годы, – устало повторил он. – Много лет назад, когда я еще надеялся. Когда я еще верил, что Слугам можно указать лучший путь. Если бы я смог добраться до мальчика первым…
Он замолчал. Я уставился в огонь, и на ум мне пришла Би. Сейчас она должна спать в своей комнате. Завтра днем, если голуби полетят быстро, Ревел сообщит ей, что прибыла птица с известием о том, что я благополучно добрался в Олений замок. Надо сегодня взять бумагу и написать ей письмо, чтобы послать с гонцом. Я должен ей объяснить, почему покинул ее так внезапно, и сообщить, что могу отсутствовать дольше, чем полагал сперва. Я поразмыслил над тем, не послать ли за ней. Каждый ребенок должен повидать Зимний праздник в Оленьем замке! Но потом я понял, что она никак не сможет приехать вовремя. Я также не мог придумать, кому доверяю достаточно, чтобы взять ее в долгое зимнее путешествие из Ивового Леса в Олений замок. В следующем году, пообещал я себе. В следующем году мы заранее покинем Ивовый Лес и отправимся верхом в Олений замок, только мы вдвоем.
Этот план доставил мне удовольствие, а потом я вдруг подумал про Шута и его нежданного сына в этом свете. Он никогда не знал своего ребенка. Значит ли это, что он никогда не мечтал о том, чтобы поделиться с ним какими-то радостями?
Я заговорил, глядя в огонь:
– Посланница не смогла сказать мне, где искать ребенка. И я понятия не имею, сколько ему может быть лет.
– Я не знаю. И не знаю, где он. Знаю лишь то, что великое множество пророчеств говорят об этом ребенке. Слуги были так уверены, что он существует. Они расспрашивали меня всеми способами, какие только сумели придумать. Они не верили, что мне о нем ничего не известно. Не верили, что я больше не в состоянии увидеть, кто этот ребенок и где он может находиться. – Он внезапно застонал и резко дернулся в постели. – Я уже так давно… мой живот. Ох! – Он судорожно сжался, а потом перекатился на край кровати и с отчаянием спросил: – Тут есть уборная?
Живот Шута издавал ужасные звуки, пока я вел его к узкой двери. Он оставался за ней так долго, что я начал беспокоиться. Потом дверь открылась, и он нащупал дорогу в комнату. Я взял его за руку, проводил обратно к кровати. Он заполз на нее, и я укрыл его одеялом.
Некоторое время он просто дышал. Потом сказал:
– Может, такого сына никогда не существовало. Это моя отчаянная надежда: что его никогда не было и они не смогут его разыскать, не смогут уничтожить или превратить в фигуру для своей игры. – Он опять застонал и беспокойно зашевелился в постели. – Фитц?
– Я рядом. Ты чего-нибудь хочешь? Бренди? Воды?
– Нет. Спасибо.
– Засыпай. Тебе надо отдохнуть. Завтра ты будешь осторожнее с едой, и я за этим прослежу. Мне надо, чтобы ты набрался сил, прежде чем круг попробует тебя исцелить.
– Я сильней, чем выгляжу. Сильней, чем был, когда ты нашел меня.
– Возможно. Но я больше не рискую без крайней необходимости.
Долгая тишина. От бренди и еды я осоловел. Нахлынула скопившаяся за день усталость. Я прошел к другой стороне кровати и скинул ботинки. Снял верхнюю одежду и забрался в большую кровать рядом с Шутом. Перина была глубокая, мягкая. Я зарылся в нее и закрыл глаза.
– Фитц?
– Что?
– Ты убьешь ради меня?
Мне не нужно было думать, что ответить.
– Да. Если придется. Но здесь ты в безопасности, Шут. Вокруг тебя крепкие стены Оленьего замка. И я рядом. Никто не знает, где ты. Спи и не тревожься.
– Ты убьешь ради меня, если я попрошу?
Неужели его разум блуждает и он повторяет вопрос? Я мягко проговорил:
– Тебе не надо меня просить. Если тебе кто-то угрожает, я его убью. Проще простого.
Я не стал говорить ему, чтобы постарался поспать. Погрузиться в сон не так просто для того, кто перенес пытку. Порой ночами я резко просыпался оттого, что мне казалось, будто я снова в темнице Регала. Какая-нибудь мелочь могла вызвать внезапный прилив ужаса – запах особой разновидности угля, скрип, похожий на тот, что раздается от затягивания веревки, звон, напоминающий о закрывшейся двери в камеру. Или даже тьма сама по себе. Одиночество как таковое.
Я протянул руку во мраке и положил ему на плечо:
– Ты в безопасности. Я буду стеречь, если хочешь.
– Нет.
Он положил свою костлявую руку поверх моей. Дрова в камине тихонько потрескивали, и я слушал, как он дышит. Он снова заговорил:
– Я не это имел в виду. Все дело в послании, которое несли последние четыре гонца. Я ненавижу себя за то, что попросил об этой услуге. Мне было стыдно просить о таком, стыдно вообще просить тебя о чем-то, после того как я столь беспощадно тебя использовал. Но мне больше некого просить и некуда идти. Я пытался все сделать сам. Они перестали задавать мне вопросы. Начали оставлять меня одного. И однажды проявили небрежность. Я сбежал. То есть мне казалось, что я сбежал. Я нашел приют у друзей и решил отдохнуть. Я думал, что знаю, как надо поступить. Знаю, что надо сделать, и я к этому готовился, как мог. И попытался. Но они меня ждали. Они схватили и меня, и тех, кто дал мне приют и помощь. Они забрали меня, и на этот раз не утруждали себя уловками и вопросами. Только грубая сила. Они переломали мне кости. Ослепили меня.
