– Пошла, пошла, пошла!
И она испуганно поскакала вперед. Я наклонилась, крепко держась за седло, бросив поводья и надеясь лишь на то, что лошадь не сойдет с дороги.
– Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста… – молила я ее, мир и все сущее.
И мы помчались галопом, помчались так быстро, что я поверила, будто враги ни за что не сумеют нас догнать. Холодный ветер кусал меня, слезы струились из моих глаз. Грива Капризули хлестала мое лицо. Я видела только открытый путь впереди. Я спасусь; я приведу помощь, и все как-нибудь снова станет хорошо…
Вдруг по обе стороны от меня появились два огромных коня. Они поравнялись с Капризулей, и один всадник, нагнувшись, схватил ее недоуздок, дернул, и мы с ним завертелись вплотную друг к другу. Я начала падать, но другой всадник схватил меня за шиворот. Одной рукой он сорвал меня с седла и швырнул на землю. Я покатилась, едва не угодив под копыта его коня, и кто-то сердито вскрикнул, а вокруг меня вспыхнул белый свет.
На миг я лишилась чувств, а потом оказалось, что я болтаюсь над землей, рот мой полон снега, а голова мотается, потому что кто-то держит меня за ворот. Мне показалось, что меня трясут, но на самом деле это мир вокруг меня ходил ходуном, а потом вдруг успокоился. Я моргнула – раз, другой – и наконец-то увидела его. Это был крупный, сердитый бородач. Старый, с серебристо-белыми волосами и голубыми глазами, как у белого гуся. Он рычал на меня, что-то яростно кричал на языке, который я не понимала.
Внезапно он замолчал, а потом с сильным акцентом спросил:
– Где другой? Куда уйти?
Я обрела дар речи, и мне хватило ума солгать.
– Он бросил меня! – завопила я, и мне даже не пришлось изображать отчаяние. Я подняла дрожащую руку и ткнула пальцем в ту сторону, куда унесся конь Персивиранса. – Он сбежал и бросил меня!
Потом я услышала женский голос. Она бежала к нам по длинной подъездной дороге и протестующе кричала, хватая воздух ртом. На некотором расстоянии от нее шел туманный человек. Он шагал быстро, но не спешил. Они были еще довольно далеко. Продолжая держать меня за ворот, седой направился к ним, волоча меня за собой и ведя в поводу своего коня, в то время как второй следовал за нами верхом. Мы прошли то место, где я спрятала Персивиранса, – если бы не мои отпечатки на снегу, я бы и сама ничего не заметила. Я быстро отвела глаза, отгородилась, перестала думать о нем, чтобы они никоим образом не раскрыли мой обман. Я была его единственной надеждой, и у меня осталась лишь одна возможность ему помочь – сделать вид, будто его нет. Я вяло лягнула седого и закричала в надежде отвлечь его внимание на себя.
Мы прошли мимо, и расстояние между нами и спешившей навстречу женщиной начало уменьшаться. Она крикнула через плечо туманному человеку. Он указал на меня и что-то радостно пропел ей в ответ. Мужчина, который тащил меня, ей крикнул, она ответила с упреком. Он резко остановился, перехватил меня за шиворот. Поднял так, что мои ноги повисли в воздухе, и тряхнул ей напоказ. Она в ужасе закричала, и он бросил меня, хохоча. Когда я попыталась в отчаянии отползти прочь, он поставил ногу мне на спину и вдавил в снег. Потом что-то ей сказал с угрозой и насмешкой. Она закричала опять – с мольбой.
Я попыталась вдохнуть. Только это я и могла сделать, пока на меня давила его нога. Женщина подбежала к нам, и ее мольбы вдруг превратились в угрозы. Он опять расхохотался и убрал ногу. Она опустилась на колени в снег рядом со мной.
– Ох, мой дорогой, мой милый! – воскликнула она. – Наконец-то ты нашелся. Бедный, бедный мой! Какого же страху ты натерпелся! Но теперь все позади. Мы здесь. Ты теперь в безопасности, и мы пришли, чтобы забрать тебя домой. – Она помогла мне сесть. Она глядела на меня с такой теплотой, ее круглое лицо выражало такую заботу и нежность! От нее пахло сиренью. Я попыталась перевести дух и что-то сказать, но вместо этого расплакалась.
– Ох, мой бедный мальчик! – воскликнула она. – Больше ни о чем не тревожься. С тобой все будет хорошо. Ты теперь в безопасности с нами. Ты наконец-то в безопасности.
Туманный человек приблизился. Он ткнул в меня пальцем, и радость озарила его лицо.
– Вот этот! – Голос у него был высокий, мальчишеский. – Нежданный сын. Мой брат.
Его счастье, что он меня нашел, захлестнуло меня волной, наполнило теплом до краев. Я не смогла удержать улыбку. Меня охватил восторг. Они пришли за мной, я такая же, как они! Они здесь, и я буду в безопасности, больше не испытаю ни одиночества, ни страха! Туманный человек улыбнулся широко, по-дурацки и раскинул руки, приветствуя меня. И я раскинула руки ему навстречу, полная великой радости, что наконец-то нашла себе подобных.
Эпилог
Ребенка кусает крыса. Родитель бросается его утешать. Но укушенная рука начинает гноиться, и ее приходится отсечь, чтобы сохранить ребенку жизнь. В тот день все для него меняется навсегда.
Или так… Ребенка кусает крыса. Родитель бросается его утешать. Рана заживает хорошо, не оставив шрама, и все в порядке.
Впрочем, нет. Воспоминания об укусе и крысе не покинут ребенка до конца его дней. Даже будучи взрослым, он станет просыпаться в холодном поту, едва раздастся шебуршание в ночи. Он не сможет работать в сараях или рядом с амбарами. Когда собака принесет ему дохлую крысу, он отпрянет в ужасе.
Такова сила памяти. Она так же сильна, как самая страшная лихорадка, и пребывает с человеком не только во время болезни, но до самого конца его жизни. Как краска пропитывает волокна ткани, чтобы изменить их цвет навсегда, так и память, жгучая или сладостная, меняет волокна человеческой души.
За много лет до того, как я узнал, что воспоминания можно вложить в камень и пробудить в виде дракона, я трепетал перед их силой и прятался от них. О, от скольких воспоминаний я отказался, сколько скрывал от себя, ибо они были слишком полны боли, чтобы я мог о них думать в юности или в зрелые годы! И те воспоминания, что я перелил в дракона, думая, что освобождаюсь от яда, который делает меня слабым… Много лет я прожил, лишившись части себя, не понимая, от чего отрекся. В тот день, когда Шут вернул мне эти воспоминания, я почувствовал себя так, словно кровь хлынула в мою онемевшую конечность – и та пробудилась; но вместе с пробуждением пришли колючая боль и изнуряющие судороги.
Радостные воспоминания отпечатываются в человеческой душе так же глубоко, как и те, что связаны с болью или ужасом. И они так же въедаются и меняют восприятие мира. Потому воспоминания о моем первом дне с Молли, и о нашей первой ночи вместе, и о дне, когда мы поклялись друг другу в верности, придали моей жизни смысл, и в самые темные дни они становились моим путеводным светом. Во времена болезни, печали или упадка душевных сил я вспоминал, как бежал с волком сквозь снежные сумерки, думая лишь о нашей добыче. Я лелею память о свете очага, бренди и друге, знавшем меня, наверное, лучше всех в мире. Из таких воспоминаний человек строит крепость, чтобы защитить свое сердце. Они – пробирные камни, благодаря которым он может убедиться в том, что заслуживает уважения, что живет со смыслом, а не просто существует. Все эти воспоминания по-прежнему при мне – о боли, об утешении, о ликовании. Я все еще могу к ним прикоснуться, пусть они теперь и потускнели, точно гобелен, оставленный на милость яркого света и пыли.
