– Я не сказал Неттл о рождении ребенка. И не отослал твои письма мальчикам.
Она чуть-чуть напряглась, и малышка открыла глаза. Я почувствовал, как Молли с трудом расслабилась и сохранила спокойствие ради ребенка.
– Фитц. С чего вдруг?
Я колебался. Я не хотел ее сердить, но отчаянно желал все сделать по-своему. Наконец я проговорил, превозмогая неловкость:
– Я подумал, что нам следует пока сохранить нашу дочь в тайне. Пока она не подрастет.
Рука Молли, державшая малышку, сместилась. Я видел, как она измеряет маленькую грудную клетку, которая была в обхвате меньше ее раскрытых пальцев.
– Ты понял, насколько она необычная, – проговорила моя жена тихим и хриплым голосом. – Насколько маленькая.
Я кивнул в ответ:
– Я слышал, о чем говорят горничные. Жаль, что мы вообще дали им увидеть ее. Молли, они ее боятся. «Как ожившая кукла, такая крошечная, и эти бледно-голубые глаза все время пялятся. Словно она должна быть слепой, но вместо этого видит тебя насквозь». Это Тавия сказала Майлд. А Майлд сказала, что наша дочь «противна природе», что ни один ребенок, крошечный и юный, не должен глядеть так осмысленно, как она.
Я как будто зашипел на кошку. Глаза Молли сузились, плечи напряглись.
– Они пришли сюда вчера, чтобы прибраться. Я сказала, что не нуждаюсь в их помощи, но они наверняка затем и явились, чтобы посмотреть на нее. Потому что вчера я взяла ее с собой в кухню, и повариха Натмег ее увидела. Она сказала: «Крошка-малышка ничуть не подросла, верно?» Подросла, разумеется. Но недостаточно, чтобы повариха заметила. – Она сжала зубы. – Уволь их. Всех. Горничных и повариху. Отошли их прочь. – В ее голосе было поровну боли и гнева.
– Молли… – Я говорил медленно и спокойно, призывая ее к здравомыслию. – Они жили здесь годами. Колыбель Майлд стояла в той кухне, и только в прошлом году она начала работать на нас в качестве посудомойки. Она почти ребенок, и здесь всегда был ее дом. Пейшенс наняла повариху Натмег много лет назад. Тавия с нами шестнадцать лет, а до нее на нас работала ее мать Салин. Ее муж ухаживает за виноградником. Если мы их уволим, то огорчим всех прочих слуг! И уволенные начнут болтать. Пойдут слухи о том, что с нашей дочерью что-то не так и мы это скрываем. А те, кого мы наймем на замену, будут вообще чужие люди, о которых мы ничего не знаем. – Я потер лицо и прибавил чуть тише: – Они должны остаться. И возможно, стоит им хорошо заплатить, чтобы не сомневаться в их верности.
– Мы и так хорошо им платим, – зло сказала Молли. – Мы всегда были с ними щедры. Мы нанимали их детей, когда те вырастали достаточно, чтобы работать. Когда муж Тавии сломал ногу и вынужден был сидеть без дела весь сезон сбора урожая в прошлом году, мы его не выгнали. А повариха Натмег теперь больше времени проводит сидя, чем за готовкой, но мы и слова не сказали о том, чтобы ее уволить. Просто наняли больше помощников. Фитц, ты серьезно думаешь, что мне надо их подкупить, чтоб они не думали плохое о моем ребенке? Ты думаешь, они опасны для нее? Потому что, если это так, я убью обеих.
– Если бы я считал их опасными, уже убил бы, – парировал я. Слова сорвались у меня сами собой, и я ужаснулся, осознав: это чистая правда.
Любую другую женщину встревожило бы то, что я сказал. Но Молли расслабилась, успокоенная моими словами.
– Так ты ее любишь? – тихонько спросила она. – Ты ее не стыдишься? То, что я родила тебе столь необычного ребенка, не вызывает у тебя отвращения?
– Конечно я ее люблю! – Вопрос заставил меня содрогнуться. Как она могла во мне усомниться? – Она моя дочь, дитя, о котором мы мечтали все эти годы! Как ты могла подумать, что я ее не полюблю?
– Потому что не всякий мужчина полюбил бы, – просто ответила Молли.
Она повернула ребенка и положила на колени, чтобы показать мне. Девочка проснулась, но не заплакала. Она посмотрела на нас обоих своими огромными голубыми глазами. Она почти затерялась в своем мягком платьице. Даже воротник был слишком велик, и сквозь него выглядывало маленькое плечико. Молли затянула его потуже.
– Фитц. Давай скажем вслух то, что мы оба знаем. Она странная малышка. Я была беременна очень долго; знаю, ты сомневаешься в этом, но поверь моим словам. Я вынашивала ее больше двух лет. Возможно, еще больше. И все-таки она родилась такой крохой. Только погляди на нее сейчас. Она редко плачет, но смотрит, как и сказала Тавия. Еще даже головку не держит, но смотрит так, словно все знает. Она смотрит, и ее взгляд перебегает с тебя на меня, пока мы говорим, словно она слушает и заранее знает каждое наше слово.
– Может, и знает, – сказал я с улыбкой, но не поверил в сказанное.
Молли снова взяла ее на руки и с усилием продолжила говорить, не глядя на меня:
– Любой другой мужчина, посмотрев на нее, назвал бы меня шлюхой. Волосы светлые, как у весеннего ягненка, и такие голубые глаза. Любой другой мужчина усомнился бы, что это его ребенок.
Я расхохотался.
– Ну а я не сомневаюсь! Она моя. Моя и твоя. Дарованная нам столь же чудесным образом, как те дети, которых пекси дарили в старых сказках. Молли. Ты знаешь, что я обладаю Даром. И я тебе скажу прямо, что с первого раза, когда я вдохнул ее запах, я понял, что она моя. И твоя. Наша. Я никогда в этом не сомневался. – Я забрал одну руку Молли от ребенка, развернул ее сжатые пальцы и поцеловал ладонь. – И в тебе я никогда не сомневался.
Я нежно привлек ее к себе так, чтобы она прислонилась ко мне плечом. Нашел локон и накрутил его на палец. Пришлось немного подождать, но я почувствовал, как расслабляются сведенные судорогой мышцы Молли. Она успокоилась. Ненадолго наступило умиротворение. Огонь в камине тихонько что-то бормотал, а ветер снаружи блуждал между древними ивами, которые и дали этому месту его название. На протяжении нескольких ударов сердца мы были простой семьей.
Потом я собрал всю свою смелость и снова заговорил:
– Но мне бы хотелось сохранить ее в секрете еще какое-то время. Не потому что я сомневаюсь, что она моя, или опасаюсь ее необычности.
Молли едва заметно покачала головой. Она излучала свое мнение по поводу моей полнейшей глупости, как лампа излучает свет. Я это чувствовал, но не разжимал объятий, и она не пыталась отстраниться. Она заговорила, уткнувшись лбом мне в грудь, спросила веселым голосом:
– Как долго, дорогой? Год? Два? Может, мы покажем ее миру в шестнадцатый день рождения, как принцессу в старой сказке?
– Знаю, это звучит глупо, но…
– Это и есть глупость! Потому и звучит глупо. Слишком поздно держать ее в секрете. Слуги знают, что у нас родился ребенок, и деревня знает, и, несомненно, все их родственники вверх и вниз по течению реки. Фитц, дорогой, надо было тебе отослать те письма. Теперь Неттл и мальчики удивятся, почему им не сообщили сразу. Держа все это в секрете, мы сделаем так, что старый лорд Чейд примется вынюхивать, как пес, почуявший на дереве лису. Я уж не говорю о том, что подумает старая королева. И чем дольше мы будем тянуть с объявлением о ней, тем больше людей будут задавать вопросы: неужто она и впрямь наша? Может, какая-то бедная девушка вынуждена была отдать нам свое дитя? Может, мы нашли младенца в лесу, в дупле, или это пекси украли нашего ребенка и подбросили нам подменыша?
