– Это мудро, – согласился я. – Когда приду спать, постучу и позову тебя через дверь.
– Что ж, это обнадеживает, – негромко сказала она, а потом, сами того не желая, мы оба рассмеялись.
– Уверен, что так волноваться – глупо с моей стороны, – соврал я.
– Уверена, с твоей стороны глупо думать, что я тебе поверю, – парировала она и проводила меня до двери.
Когда дверь закрылась за мной, я услышал, как Молли мгновение повоевала с застревающим, редко используемым засовом. Потом он встал на место с металлическим скрежетом. Этот звук был музыкой для моих ушей.
Кетриккен и ее спутники задержались лишь на ночь. Мы не принесли Би завтрак следующим утром, и никто не попросил разрешения увидеть ее. Менестреля так и не призвали на нее посмотреть, ни при всех, ни наедине. Кетриккен ничего не сказала о том, что Би следует внести в бумаги как родное дитя Фитца Чивэла Видящего. Ее так и не включили в официальную очередь возможных наследников престола. Ее жизнь обещала быть не такой, как у сестры; это было вполне ясно. Кетриккен изучила мою дочь и сочла ее неполноценной. Я не мог решить, испытываю ли гнев из-за ее пренебрежения к Би или глубокую признательность.
Ибо у монеты имелась оборотная сторона. Если бы Кетриккен признала мою дочь, пусть даже частным образом, это создало бы защитную завесу вокруг нее. То, что она не предъявила прав на Би как часть династии Видящих, помещало малышку за пределы ближнего круга и превращало в то, чем я сам был столько лет: одновременно ценность и обузу для трона, лишнюю Видящую.
Кетриккен объявила, что ей надо отправляться в путь вскоре после полудня и что ее друзья также едут дальше, в свои дома. Взгляды, которые она бросала на меня, были полны глубокого сочувствия. Думаю, она решила, что мы с Молли желаем остаться наедине с нашим слабеющим ребенком, чтобы провести с ней как можно больше времени, пока она не умерла. Это был бы добрый жест, если бы Би на самом деле была при смерти. И потому было сложно от души пожелать бывшей королеве счастливого пути, ибо ее отъезд как будто намекал, что она желает моей дочери поскорее скончаться.
Неттл задержалась на неделю. Она видела Би каждый день и, я думаю, постепенно поняла, что, хотя ее младшая сестра не выглядит цветущим и растущим ребенком, силы ее все же не убывают. Малышка оставалась такой же, как была, сосала грудь, ее яркие голубые глаза ничего не упускали из вида, и я ощущал своим Даром, что ее искра жизни сильна. Наконец Неттл объявила, что должна вернуться в Олений замок, к своим обязанностям. Перед тем как уехать, она подгадала спокойный момент, чтобы выбранить меня за то, что я не рассказал о рождении Би раньше, и строго наказать мне, чтобы я немедленно сообщил ей при помощи Силы, если в здоровье ребенка или Молли случатся перемены. Я с легким сердцем пообещал, что так и сделаю.
Я не связался с Чейдом по поводу его неудачного шпиона. Мне надо было подумать. Би уже ничего не грозило. Шутка, проверка или угроза, чем бы она ни была, миновала. Я почти не видел юного Ланта, пока у нас гостила Кетриккен, но убедился, что он уехал вместе с ней. Дни шли за днями, а Чейд ничего мне о нем не сообщал.
На протяжении следующих недель сыновья Молли приезжали и уезжали по одному и по двое, кто-то с женой и детьми, кто-то в одиночку. Они изучали Би ласково и со смиренным спокойствием, как и полагается куда более взрослым братьям. Ну вот, еще один ребенок, очень маленький, но мать выглядит счастливой, и Тома Баджерлока устраивает его жребий, так что ни к чему волноваться, а вот в собственных домах забот полным-полно. Особняк как будто сделался тише, после того как вся компания нас покинула, словно зима и впрямь проморозила землю до самых костей.
Я наслаждался обществом своей жены и ребенка.
И обдумывал следующий шаг.
8. Логово паука
И вот я обращаюсь к тебе за советом, как обычно. Хоть ты и шут, но советы твои всегда были самыми мудрыми. Понимаю, что это невозможно, но если бы я только мог снова посидеть с тобой и вместе все обдумать! Ты, как никто другой, умел, взглянув на запутанный узел придворной политики, показать мне, где каждая нить закрутилась и застряла, и тем самым проследить каждую прядь в веревке для повешения обратно к тому, кто соорудил петлю. Я мучительно скучаю по твоим озарениям. Столь же сильно, как скучаю по твоему обществу. Пусть боец из тебя был неважный, но все же, когда ты прикрывал мне спину, я ощущал себя как никогда защищенным.
Но должен признать, что и такой обиды больше никто мне не наносил. Ты написал Джофрон? Не мне? Если бы от тебя за все эти годы пришла хоть весточка, мне было бы куда посылать все свои тщетные размышления. С гонцом или с птицей, я отправлял бы их к тебе и воображал, что когда-нибудь где-нибудь они тебя настигнут и ты уделишь мне хоть мгновение в своих мыслях. Ты же знаешь, какой я. Собираю крохи и намеки, складываю в картинку – и получается, что ты намеренно мне не пишешь, чтобы я никак не сумел до тебя дотянуться. Почему? Что я должен думать? Что ты боишься, чтобы я каким-то образом не испортил твой труд? Основываясь на этом, я вынужден задаться вопросом: может, я всегда был для тебя всего лишь Изменяющим? Оружием, которым ты пользовался без всякого сострадания, а потом отложил в сторону, чтобы оно случайно не навредило тебе или делу твоих рук?
Мне нужен друг, и я никому не могу признаться в своих слабостях, страхах, ошибках. У меня есть любовь Молли, и Би нуждается во мне, в моей силе. Но я не посмею признаться ни одной из них: сердце мое разбивается, когда я вижу, что Би остается вялым младенцем. Мои мечты о ней тают, и я опасаюсь, что она навсегда останется незрелым и заторможенным ребенком. Но с кем же мне поделиться своей болью? Молли слепо обожает дочь и яростно настаивает на том, что время возместит ей все недостающее. Она, похоже, не готова признать, что наше дитя разумом не дотягивает до двухдневного цыпленка. Шут, мое дитя не смотрит мне в глаза. Когда я к ней прикасаюсь, она отстраняется, как только может. То есть недалеко, потому что она не способна перекатываться или поднимать голову. Она не издает звуков, если не считать воплей. И даже они раздаются нечасто. Она не тянется за пальцем матери. Она вялая, Шут, больше похожа на растение, чем на ребенка, и сердце мое каждый день разбивается из-за нее. Я хочу ее любить, но вместо этого понимаю, что отдал свое сердце ребенку, которого здесь нет, ребенку, которым я ее вообразил. И потому я гляжу на свою Би и тоскую о ней – такой, какой она не стала. И наверное, никогда не станет.
Ох, даже не знаю, кто мог бы меня утешить? Разве что самому высказать это вслух и не отпрянуть в ужасе от моего бессердечия.
Поэтому я записываю слова и предаю их огню или отправляю в мусор вместе с другими бесполезными размышлениями, которые пишу точно одержимый каждую ночь.
Я выждал четыре месяца, прежде чем отправиться в Олений замок и встретиться лицом к лицу с Чейдом и леди Розмари.
Все это время дом был тих, но деятельно жил своей обычной жизнью. Моя малышка-дочь хорошо ела и спала так же мало, как любой новорожденный, если верить Молли, и мне казалось, что она почти не спит. И все же Би не тревожила наши ночи плачем. Вместо этого она лежала, неподвижная и тихая, с открытыми глазами, устремленными в угол темной комнаты. Она по-прежнему проводила ночи между Молли и мной, а днем о ней заботилась мать.
