– Нет, – опять сказал я твердо. У меня не было никакого желания, чтобы он снова взвалил на меня свои «другие задания». И он не должен был видеть моего умственно отсталого ребенка. – Мне хорошо там, где я есть, Чейд. Я познал покой и намерен его сохранить.
Он шумно вздохнул.
– Что ж, ладно. Ладно. – Он вдруг сделался по-стариковски брюзглив. Его последовавшие слова едва не поколебали мою решимость. – Никого не осталось, с кем бы я мог говорить так свободно, как с тобой. Подозреваю, мы вымирающий вид.
– Подозреваю, ты прав, – согласился я и не стал прибавлять, что это, возможно, к лучшему.
На этом мы с Чейдом завершили разговор. Думаю, он наконец-то признал, что я отстранился от придворной жизни Оленьего замка. Я бы пришел, случись срочная нужда, но я не поселился бы снова в замке, чтобы участвовать во всяких тайных совещаниях. Розмари придется играть эту роль, а ее заменит ученик, которого она выберет. Это будет не Фитц Виджилант. Испытает ли парень разочарование или облегчение?..
В последующие месяцы я одновременно опасался и ожидал, что Чейд снова попытается меня вернуть. Не попытался. Пять или шесть раз за год мне привозили новые свитки и увозили мой труд. Дважды его курьерами оказывались подмастерья, изучавшие Силу, – они приходили и уходили через монолиты. Я не поддался соблазну. Во второй раз, когда явился такой гонец, я спросил у Неттл, знает ли она об этом. Моя старшая дочь ушла от ответа, но после гонцы приезжали верхом.
Мы часто соприкасались разумами с Неттл, иногда – с Дьютифулом, но Чейд как будто отпустил меня на волю. И время от времени, страдая бессонницей, я спрашивал себя, испытываю ли разочарование или облегчение оттого, что наконец-то освободился от темной стороны политики Видящих.
9. Детство
Мои опасения относительно юного Ланта подтвердились. Он совершенно непригоден к тихой работе. Сказав ему впервые, что собираюсь завершить его ученичество и подыскать ему более подходящее место, я был не готов к тому, что он воспримет это как крушение всех надежд. Он умолял и Розмари, и меня, чтоб мы дали ему второй шанс. Вопреки собственному здравому смыслу я согласился. Наверное, сердце мое размягчается, а разум слабеет, ибо это, разумеется, не было благим делом. Мы продолжили обучать его физическим навыкам и необходимым знаниям. У него очень ловкие пальцы и руки, великолепно подходящие для уловок, но он не запоминает с тем же проворством рецепты, которые следует освоить для мгновенного использования. И все же, должен признаться, я надеялся, что парень пойдет по моим стопам.
У Розмари было меньше сомнений по его поводу, и она предложила устроить ему испытание. Я подстроил для него кражу, и он справился. Розмари предложила поручить ему легкое отравление. Его целью был всего-то стражник. Мы сказали ему, что этот человек берет взятки и активно шпионит в пользу калсидского аристократа. Тем не менее, потратив три дня и упустив множество возможностей, Лант так и не сумел выполнить задание. Он вернулся к нам пристыженный и подавленный. Он просто не сумел заставить себя отнять жизнь. Я не стал ему сообщать, что «яд» был всего лишь мелко натертыми пряностями и не причинил бы стражнику вреда. Рад, что мы проверили его на субъекте, который не представлял никакой угрозы ни для кого.
В результате Лант теперь понимает, насколько он не подходит для нашего ремесла. К моему удивлению, он заявил, будто смирился с тем, что не может быть моим учеником, – главное, чтобы сохранилась наша с ним дружба! И потому, чтобы облегчить произошедшую перемену, я подержу его здесь, в Оленьем замке, еще немного. Я позабочусь о том, чтобы он получил образование, необходимое для роли наставника, и научился владеть оружием, как надлежит телохранителю.
Лишь тебе я признаюсь, что прискорбно разочаровался в нем. Я был уверен, что нашел достойного наследника. К счастью, мы подыскали еще кандидата, точнее, кандидатку и начали ее обучение. Она кажется способной, но ведь с Лантом было так же. Поглядим. Я тебе все это рассказываю, разумеется, всецело доверившись твоей осторожности. Странное дело – когда-то я учил тебя никогда не излагать такие вещи на бумаге, а теперь это единственный способ убедиться, что никто другой в нашем круге не проникнет в мои мысли. Как меняются времена!
(Свиток без подписи и адресата)
О что мы открываем для себя и что узнаем, когда уже слишком поздно! Еще хуже секреты, в которых нет ничего секретного, печали, с которыми мы живем, не признаваясь друг другу в их существовании.
Би оказалась не такой, как мы мечтали. Я скрывал свое разочарование от Молли, и, думаю, она то же самое делала по отношению ко мне. Медленно тянулись месяцы, а за ними годы, и я почти не видел перемен в способностях нашей дочери. Молли стала быстрее стареть – состояние девочки дорого стоило ей и в душевном, и в телесном плане, поскольку она не позволяла никому другому ухаживать за дочерью и молча несла растущий груз печали. Я хотел ей помочь, но дитя явно избегало моих прикосновений. Я погрузился в сумерки души, потерял аппетит и волю чем-нибудь заниматься. Дни мои вечно завершались грохочущей головной болью и несварением желудка. Я просыпался по ночам и уже не мог заснуть, испытывая лишь тревогу за ребенка. Наша малышка оставалась крошечной и вялой. Вспоминая, с каким рвением Чейд планировал ее обучение и возможный брак, я морщился, как будто съел что-то кисло-сладкое. Когда-то мы могли надеяться на что-то в этом духе. Но первый же год украл эти мечты.
Не помню, сколько было Би, когда Молли сломалась и расплакалась в моих объятьях.
– Мне так жаль, мне очень, очень жаль, – сказала она, и я не сразу понял, что моя жена винит себя в том, что наш ребенок – умственно отсталый. – Я была слишком старой, – сказала она мне сквозь слезы. – И она никогда не станет нормальной. Никогда, никогда, никогда…
– Давай не будем спешить, – сказал я ей со спокойствием, которого не ощущал.
Почему мы скрывали наши страхи друг от друга? Наверное, потому что они делались реальнее, когда мы понимали, что боимся одного и того же. Я не хотел себе в этом признаваться.
– Она здорова, – сказал я Молли, пока она всхлипывала в моих руках. Наклонился, прошептал ей на ухо: – Она хорошо ест. Хорошо спит. Кожа у нее гладкая, глаза чистые. Она маленькая и, возможно, вялая, но она вырастет и…
– Прекрати, – взмолилась Молли тихим, глухим голосом. – Прекрати, Фитц. – Она отодвинулась от меня, посмотрела снизу вверх. Волосы прилипли к ее влажному лицу, точно вдовья вуаль. Она шмыгнула носом. – Притворство ничего не изменит. Она дурочка. И не просто дурочка, но еще и слаба телом. Она не перекатывается, почти не держит голову. Даже не пытается. Просто лежит в своей колыбели и глядит. Почти не плачет.
И что я мог сказать в ответ на это? Молли произвела на свет семерых здоровых детей. В моей жизни Би была первым младенцем.
– Она действительно так сильно отличается от того, какой должна быть? – спросил я, ощущая безнадежность.
