Маленькая ручка коснулась края моего стола и, точно паук, медленно проползла до края страницы, над которой я трудился. Я притворился, что не замечаю. Я снова окунул кисть в краску и добавил еще один желтый лепесток. Тихо, точно закипающий чайник на огне, Би что-то пробормотала.
– Желтый, – сказал я, подражая Молли, когда та притворялась, что понимает ход мыслей малышки. – Я раскрашиваю маленький цветок в желтый цвет.
И опять бормочущий шепот, на этот раз чуть громче и с ноткой мольбы.
– Зеленый, – сказал я ей. Взял сосуд с чернилами и показал дочери. – Листья будут зелеными по краям. Я смешаю зеленый и желтый, чтобы раскрасить сердцевину, и зеленый с черным для прожилок на листьях.
Маленькая ручка неловко дотронулась до края моей страницы. Пальчики приподняли бумагу и потянули.
– Осторожнее! – предупредил я, и на меня обрушилась лавина невнятного лопотания, в котором ощущалась некая мольба.
– Фитц, – ласково упрекнула Молли, – она просит у тебя бумагу. И перо с чернилами.
Я посмотрел на жену. Она встретила мой взгляд стойко, вскинув брови, – я вел себя очень глупо. Радостная утвердительная нотка в бормотании Би как будто подтверждала правоту Молли. Я посмотрел на дочь. Она подняла лицо и взглянула мимо меня, но не отпрянула.
– Бумага, – сказал я и без колебаний взял лист бумаги лучшего качества, какую мне присылал Чейд. – Перо. – Я дал ей свеженаточенное перо. – И чернила. – Я подвинул через стол небольшой сосуд с черными чернилами. Положил бумагу и перо на край стола. Би ненадолго замерла в молчании. Ее рот шевельнулся, а потом она ткнула в мою сторону пальчиком и что-то прощебетала.
– Цветные чернила, – уточнила Молли, и Би радостно встрепенулась.
Я сдался.
– Что ж, их мы разделим, – сказал я дочери.
Подвинув стул к другой стороне своего стола, я положил на него подушку и поместил принадлежности для Би там, где она могла до них дотянуться. Она удивила меня, с готовностью вскарабкавшись на этот трон.
– Окуни в чернильницу только заостренный кончик пера… – начал я. И остановился.
В мире Би я больше не существовал. Все ее внимание сосредоточилось на пере, она аккуратно макнула его в чернила и поднесла к странице. Я застыл, наблюдая за дочерью. Она явно раньше подмечала, как я работаю. Я думал, она утопит перо и размажет чернила по бумаге. Но движения ее маленькой руки были осторожными и точными.
Не обошлось без смазанных линий и клякс – в первый раз всем трудно совладать с пером. Но образ, возникший на ее странице, был замысловатым и изобиловал деталями. В наступившей тишине она стащила мою перочистку, очистила перо. Подула на черные чернила, чтобы их высушить, и взяла желтые, а потом оранжевые. Я следил за ней в восхищенном молчании и едва осознал, когда ко мне подошла Молли. Пчела, размером в точности как настоящая, появилась из-под пера нашей дочери. Настал миг, когда наша Би издала громкий удовлетворительный вздох, словно съела что-то очень вкусное, и отошла от своей работы. Я изучил рисунок, не приближаясь: нежные усики, стеклянные крылья и яркие желто-оранжевые полосы.
– Это она изобразила свое имя, да? – тихонько спросил я у Молли.
Би бросила на меня редкий взгляд глаза в глаза и снова потупилась. Видно было, что мои слова вызвали у нее досаду. Моя дочь подтянула к себе лист с рисунком, будто желая его защитить, и ссутулилась над ним. Перо еще раз посетило черную чернильницу и принялось что-то аккуратно выцарапывать на бумаге. Я посмотрел на Молли – та улыбалась гордо и загадочно. Я глядел в растущем напряжении, пока Би не отодвинулась от листа. На нем аккуратными буквами, так похожими на почерк Молли, было написано: «Би».
Я не осознавал, что сижу с разинутым ртом, пока Молли не помогла мне его закрыть. Мои глаза наполнились слезами.
– Она умеет писать?
– Да.
Я перевел дух и осторожно придержал свой восторг:
– Но только свое имя. Она понимает, что это буквы? Что они что-то значат?
Молли издала тихий досадливый возглас:
– Ну конечно понимает. Фитц, ты думал, я буду пренебрегать ее обучением, как пренебрегали моим? Она читает вместе со мной. Так что она различает буквы. Но это первый раз, когда она взяла перо в руки, чтобы писать. – Ее улыбка слегка дрогнула. – По правде говоря, я почти так же удивлена ее поступком, как и ты. Выучить, как выглядит буква на странице, – совсем не то, что воспроизвести ее на бумаге. Когда я сама впервые попробовала писать, у меня вышло куда хуже, чем у нее.
Би не обращала на нас внимания: из-под ее пера появлялась вьющаяся лоза жимолости.
Тем вечером я больше ничего не написал. Я уступил все чернильницы и лучшие перья моей маленькой дочери и позволил ей заполнять лист за листом моей лучшей бумаги изображениями цветов, трав, бабочек и насекомых. Мне пришлось бы рассматривать растения, чтобы так хорошо их нарисовать; Би рисовала по памяти.
Ночью я отправился в постель, исполненный благодарности. Я не был до конца убежден, что Би понимает принцип букв или письма и чтения. Но она могла воспроизвести на бумаге увиденное, не имея перед собой образца для подражания. Такой редкий талант давал мне надежду. Я вспомнил Олуха, необычайно одаренного в Силе, пусть даже он и не понимал до конца, что делает, когда пользуется ей.
Той ночью, ощущая тепло Молли рядом с собой, я позволил себе редкое удовольствие: потянулся и с помощью Силы пробудил Чейда от крепкого сна.
Что? – с упреком спросил он.
Помнишь свитки о травах от того торговца с острова Пряностей, которые мы отложили, решив, что мне их ни за что не скопировать? Потрепанные, предположительно времен Элдерлингов?
Разумеется. Зачем они тебе?
Пришли их мне. С хорошим запасом бумаги. А, и еще набор кисточек из кроличьей шерсти. А у тебя есть те пурпурные чернила с островов Пряностей?
Ты знаешь, сколько все это стоит, мальчишка?
Да. И я знаю, что ты можешь себе это позволить, если оно будет использовано с толком. Пришли мне еще две бутылки таких чернил.
Я улыбнулся и закрыл свой разум от града его вопросов. Чейд все еще барабанил по моим стенам, когда я погрузился в сон.
10. Мой голос
Вот сон, который я люблю больше всего. Я пыталась сделать так, чтобы он вернулся, но не получилось.
Два бегущих волка.
Только и всего. Волки бегут в лунном свете по открытой холмистой местности, а потом – сквозь дубовую рощу. Среди редкого подлеска они не замедляют хода. Они даже не охотятся. Просто бегут, наслаждаясь упругостью мышц и тем, как прохладный воздух овевает открытые пасти. Они никому ничего не должны. Им не надо ничего решать, нет для них ни долга, ни короля. Есть ночь и бег, и этого им достаточно.
