По поводу представления оперы Вагнера она написала: «“Кольцо Нибелунгов” будут давать с сегодняшнего дня. Мы купили билеты на все вечерние спектакли. Затаив дыхание, я жду, когда смогу увидеть исполнительницу партии Брунгильды». И позднее: «Из всех на роль Брунгильды выбрали фрейлейн Ревиль. Мне делается от этого дурно. Да еще и цены взлетели… Как бы то ни было, Рено и Либау всегда хороши, а слышать оркестр так приятно, так что я полагаю, что смогу это вынести. Но в действительности испытание будет суровым…»
Находясь в Берлине, Дрейк удостоилась прослушивания у знаменитого педагога Карла Генриха Барта. Хотя служанка сначала не хотела впускать ее в дом, Дрейк настояла на своем и вскоре с трясущимися руками вошла в музыкальный кабинет Барта, где с благоговением стала взирать на два рояля «Бехштейн». Наконец появился сам хозяин. («Ей-богу! Он выглядел таким важным!») После исполнения отрывков из нескольких произведений («Очень музыкально», – сказал он) ей было объявлено, что она сумела добиться вожделенного места одной из учениц Барта. Алиса вышла из его дома, расплывшись в улыбке – по ее собственным словам, «от уха до уха».
Однако когда месяц спустя пришло время первого урока, она пропустила его, чтобы пойти на «Зигфрида», свою любимую оперу Вагнера. Ожидалось, что на спектакле будет присутствовать сам кайзер.
Музыкальный диагноз
Меломания, чрезмерная и неконтролируемая любовь к музыке, была реальным и серьезным патологическим диагнозом многих американцев в конце XIX и начале XX в. [5]. Не одна юная Алиса Дрейк страдала такой одержимостью; самым разным людям, от клерков до молодых аристократов, индустриализация предоставила невиданные ранее возможности для наслаждения тем, что прежде было относительно ограниченным по масштабу явлением. В условиях бурного роста экономики, начавшегося после окончания Гражданской войны, страна переживала глубокие социальные и культурные изменения. Урбанизация! Железные дороги! Процветающая экономика! – люди могли тратить деньги на все, что хотели.
В начале века любители музыки довольствовались тем, что собирались всей семьей вокруг фортепиано после обеда, но теперь города росли, а это предполагало строительство огромных концертных залов [6; 7]. Если раньше люди обычно ходили в ближайшую церковь, то с появлением трамваев и поездов они могли посещать любую церковную службу в городе. До начала индустриализации людей развлекали только местные музыканты, в том числе члены семьи. Теперь же огромное сообщество путешествующих виртуозов стало знакомить аудиторию с талантами со всего мира, с экзотическими композициями и с драмами из жизни знаменитостей.
Хорошее было время, чтобы послушать какого-нибудь Вагнера! Но многие энтузиасты полагали, что просто послушать недостаточно. «Они говорили: “Это здорово, но мы хотим большего [8]. Мы хотим, чтобы наши впечатления от музыки сохранялись”. Поэтому они стали действовать по-своему, выходя за пределы сложившейся парадигмы “одного билета на одно представление”», – считает историк культуры Дэниел Кавикки. Слушать музыку на концерте приятно, но почему бы не коллекционировать партитуры исполнявшихся произведений и программки, старательно собирая их в альбомах? Почему бы не простаивать часами под балконом примадонны в надежде мельком увидеть ее лицо? Или не посещать каждый концерт музыкального сезона, приходя снова и снова, чтобы оценить звучание в разных местах концертного зала? Или не отправиться в Веймар, чтобы проникнуть в дом Листа?
Молодые леди отказывались от встреч со своими кавалерами ради оперы [9]. Конторские служащие губили карьеры только из-за неспособности отказаться от посещения еще одного спектакля. Музыкальные педагоги прорывались на сцену, чтобы обнять исполнителей. Женщины средних лет вскакивали с мест и громкими криками выражали восторг. Очевидно, что-то нужно было делать.
Завершение Гражданской войны в США породило у социальных реформаторов стремление творить добро. Крестовый поход против меломании, хоть никогда и не велся с тем же пылом, что борьба за трезвость, но все же набирал силу. «Мало того, – утверждали его активные участники, – что новая волна иммигрантской культуры уже создала угрозу чистоте истинно американской музыки; это новое племя меломанов даже не имеет понятия о том, как наслаждаться музыкой должным образом. Ей следует внимать, сохраняя самообладание и старательно сдерживая реакции своего разума, если таковые вообще допустимы».
«Концертный зал был набит людьми, роившимися как пчелы», – жаловался один потрясенный посетитель концерта, верный взглядам Викторианской эпохи. «Мы видели, как с дам слетают шляпы», – задыхался от возмущения другой [10]. Обычному консерватору, затянутому в корсет, а затем закутанному еще в пять слоев одежды, переполненность концертного зала казалась невыносимой. И дело было не в том, что Моцарт или Вагнер обязательно оказывали дурное влияние на слушателей, а в том, что необузданные эмоции, которые они вызывали, противоречили всем требованиям благопристойности [11]. В респектабельном обществе, где даже самое целомудренное соприкосновение пальцев практически неизбежно означало помолвку, толпа потных музыкальных маньяков, толкающих в порыве энтузиазма своих соседей, выглядела устрашающе.
Как указывает Кавикки, к 1833 г. термин «меломания» появился в «Новом словаре медицины и литературы» (New Dictionary of Medical Science and Literature). У тех, кто страдает меломанией, «страсть к музыке достигает такой степени, что расстраивает их умственные способности».
А это возбуждение, эта внутренняя свобода могли быть причиной, по которой для столь многих ретроградов музыкальное неистовство стало наилучшим каналом высвобождения подавленных страстных желаний. Музыка была мятежной. Музыка была чистой, доброй и прекрасной, даже если профаны ее не понимали (а может, именно по этой причине). Музыка давала преданным ей людям темы для обсуждения и повод собираться вместе. Музыка была чем-то таким, чем интересно заниматься.
Музыка – и люди, которые ее исполняли, и связанные с ней занятия, и любившая ее аудитория – олицетворяла веселье в культуре, которая с большой настороженностью относилась к самому этому понятию.
Людям свойственно объединяться
Люди всегда испытывали острую потребность как в установлении связи друг с другом, так и в гармонии с самими собой. Этот инстинкт настолько глубоко укоренился в нашем сознании, что мы постоянно и незаметно для себя изучаем наше окружение в надежде обнаружить элементы культуры, которые могли бы помочь нам стать «лучше», чем мы есть. С эволюционной точки зрения группа первобытных охотников, видевших в окружающем мире нечто связывающее их воедино, могла с большей вероятностью рассчитывать на добычу – было ли это «нечто» их общей любовью к богине Луны или презрением к странным почитателям богини Солнца, живущим на противоположном склоне горы.
Понятие «фэндом» относится к тем структурам и практикам, которые формируются вокруг элементов популярной культуры. Это очень древний, очень человеческий феномен; групповое поведение в фанатском духе, вероятно настолько же древнее, как сама культура. До нас дошло множество историй о паломничествах – путешествиях к тем или иным местам не по причине их эстетической или экономической привлекательности, но просто ради возможности ощутить свою близость к чему-то важному. Описанные Чосером в «Кентерберийских рассказах» рыцарь, повар, монах, врач и другие паломники отправились в XIV в. к раке святого Томаса Беккета. На другом краю планеты, на японском полуострове Кии, до сих пор сохранились тропы, протоптанные тысячу лет тому назад паломниками, направлявшимися к гробницам Кумано [12].
