Х. Г. Раковский, несмотря на противоположное мнение Фишера, вначале колебался. О его мучительных раздумьях, некоторой дезориентации, определенной склонности согласиться с тем, что сталинская группа стала на более правильный с точки зрения оппозиции путь, и в то же время о сохранявшемся его недоверии к высшей партбюрократии свидетельствовало письмо Радеку от 21 мая 1929 г. Здесь говорилось, что тот поворот, который происходит в верхах, не следует недооценивать, но его нельзя и переоценивать, как это делал Радек вместе со Смилгой и Преображенским. «Проделывая известный сдвиг влево в своей политике, центр предпринимает все зависящие от него мероприятия, чтобы удержаться как в партии, так и в Коминтерне на данной стадии. Хотя в печати борьба ведется преимущественно против правых, решительное острие его борьбы направлено против левых». Не исключая дальнейшего сдвига влево, Раковский полагал, что возможны непредсказуемые варианты, а реальную жизнь нельзя уложить в схематические рамки. Он допускал возможность сближения центра (то есть сталинской группы) с левой оппозицией, хотя видел препятствия к этому в бюрократическом характере центра и идейном наследии этой группы, в течение многих лет втискивавшей партийную мысль «в китайские каблучки».
[1208]
Примерно тогда же в письме-телеграмме Радеку Христиан Георгиевич, фиксируя внимание на продолжавшихся репрессиях против оппозиции, все же свидетельствовал о «готовности ленинцев поддерживать любой правильный шаг партийного руководства» и готовность возвратиться в партию без покаяния в мнимых меньшевистских грехах.
[1209]
Своими сомнениями Раковский делился с Троцким, когда тот еще находился в Алма-Ате, и получил ответ с рекомендацией «не впадать в беспринципный энтузиазм».
[1210] Очень скоро Раковский пришел к выводу, что заимствованные Сталиным лозунги левых были в основном новым средством усиления единоличной власти и связанного с ней влияния бюрократического аппарата. Астраханский, а затем саратовский ссыльный солидаризовался с Троцким, писавшим 20 августа 1928 г.: «Думать, что можно дипломатически пробраться в партию, а затем вести уже политическую борьбу за ее оздоровление, наивно, чтобы не сказать крепче».
[1211]
Раковский не стал добиваться восстановления в партии, полагая, что такой шаг целесообразно было бы предпринять только при гарантии права оппозиции отстаивать свою платформу и критиковать руководство. Троцкий писал Преображенскому: «От Раковского получил вчера письмо, в котором он вас не хвалит, а свое отношение к сталинскому “левому курсу” выражает английской формулой: “жди и бди”».
[1212]
Результатом дальнейшего анализа была подготовка нескольких статей, которые были опубликованы в «Бюллетене оппозиции» в сентябре – декабре 1929 г. Вряд ли можно предположить, что они были направлены в журнал непосредственно. Можно не сомневаться, что контроль ОГПУ над ссыльным стал теперь особенно пристальным. В справке Комитета партийного контроля при ЦК КПСС и Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС «О деле так называемого “московского центра”» приведены данные о режиме сосланных в 1932 г. Л. Б. Каменева (в Минусинск) и Г. Е. Зиновьева (в Кустанай). «За ними велось активное агентурное наблюдение, сопровождавшееся перлюстрацией переписки и подслушиванием телефонных разговоров».
[1213] Можно не сомневаться, что к 1932 г. такой режим был уже хорошо отработан и на Х. Г. Раковского он был в полной мере распространен.
Но и ошибочно полагать, что все эти статьи были пересланы Троцкому в Алма-Ату и вывезены им за рубеж. Дело в том, что в одном из материалов (статья «Оценка положения») уже идет речь о самой депортации Троцкого. Кроме того, в «Бюллетене оппозиции» печатались и материалы, подготовленные Х. Г. Раковским, которые были датированы второй половиной 1929 и 1930 гг., то есть тем временем, когда Л. Д. Троцкий заведомо уже находился за пределами СССР. Установить канал или каналы, по которым в условиях непрерывной и, по-видимому, тщательной слежки удавалось переправлять материалы во Францию и в Германию, нам, к сожалению, пока не удалось. Но тот факт, что существовала двусторонняя нелегальная связь между Троцким и ссыльными оппозиционерами, каналы которой остаются пока неизвестными, подтверждаются материалами архива Л. Д. Троцкого.
[1214]
Одна из отправленных в «Бюллетень оппозиции» статей называлась «О капитуляции и капитулянтах».
[1215] Новая политическая позиция Радека, Преображенского, Смилги характеризовалась здесь как капитуляция перед сталинским курсом. Раковский с горечью писал: «Потеря тех, кто в недостаточной степени разделял нашу программу, тех, кто мечтал о маленьком тихом угле, кто призывал быть частью “великой борьбы”, была неизбежна. Она могла лишь очистить ряды оппозиции. Платформа ее (оппозиции) осталась по-прежнему боевой ленинской, и только безоговорочная поддержка может вывести партию, страну пролетариата из тупика, в который ввергло ее центристское руководство».
[1216]
Констатировались объективные и субъективные причины того кризиса оппозиции, который отмечался автором. С одной стороны, ему способствовали репрессии – массовые аресты, провокации, тяжелое материальное положение ссыльных, изгнание Троцкого из СССР. Указывалось на «техническую помощь» капитулянтам со стороны ОГПУ, в частности распространявшего их документы. С другой стороны, Раковский отнюдь не идеализировал самих оппозиционеров, отчетливо видел их «родимые пятна», связь с той самой бюрократической системой, которую они критиковали.
Правда, сам Раковский в своей критике останавливался на полпути, перед непреодолимой для него стеной, выстроенной из парадигмы большевистских лозунгов и догм. Он писал: «Оппозиция… не свободна в известных своих частях от недостатков и навыков, которые аппарат воспитывал годами. Она не свободна прежде всего от некоторой доли обывательщины. В особенности бюрократический атавизм живуч у тех, которые стояли ближе к верхушке в самой партии или в советском аппарате. Она заражена отчасти фетишизмом партбилета в противоположность верности партии, ее идеям, ее исторической задаче – верности, присущей лишь тем, которые и дальше хотят бороться за реформу партии; она не свободна, наконец, от той вреднейшей психологии фальсификаторов ленинизма, которую воспитал также аппарат».
Раковский наивно полагал, что отсев «мечтающих о спокойном уюте» лишь оздоровит оппозицию. В ней останутся те, кто не видит в ее платформе «своего рода ресторанной карточки, из которой каждый выбирает блюда по своему вкусу». «Платформа была и остается боевым знаменем ленинизма, и лишь полное ее осуществление выведет партию и пролетарскую страну из тупика, в который их загнало центристское руководство». Своеобразный рефрен, почти полное повторение мысли, которую мы уже процитировали чуть выше, должны были особо подчеркнуть главную мысль автора. Критикуя основную идею капитулянтского заявления о необходимости возвращения в партию любой ценой, Х. Г. Раковский справедливо указывал, что такая постановка вопроса означает перенос ответственности за пребывание оппозиционеров в тюрьме, ссылке, за их исключение из партии на саму оппозицию. «Самый большой враг пролетарской диктатуры – бесчестное отношение к убеждениям. Если партруководство, уподобляясь католической церкви, которая у ложа умирающих атеистов вынуждает обращение на путь католицизма, вымогает у оппозиционеров признание в мнимых ошибках и отказ от своих ленинских убеждений, теряет тем самым право на уважение к себе, то и оппозиционер, который в течение ночи меняет свои убеждения, заслуживает лишь полного презрения».
[1217]
