Собственно говоря, тенденция эта стала ощущаться еще раньше.
На вторую пятилетку были сокращены объемы капитальных вложений, что вроде бы создавало условия для более эффективной работы промышленности. Были ликвидированы политотделы МТС, деятельность которых ассоциировалась с карательной политикой в отношении колхозов. Запрещены были массовые выселения крестьян. Правившие круги стали демонстрировать признание личного интереса, материальных стимулов к труду, необходимость и, главное, возможность разнообразного досуга, включая следование западным модам одежды, танцев (танго, фокстрот, румба) и т. п.
На XVII съезде партии в феврале 1934 г., казалось бы, была продемонстрирована готовность Сталина примириться с бывшими оппозиционерами при условии признания последними своих ошибок и права сталинской группы на монопольную власть. Еще перед этим были восстановлены в партии Зиновьев, Каменев и другие бывшие руководители объединенной оппозиции. На съезде было предоставлено слово Каменеву, Зиновьеву, Преображенскому, Томскому, Рыкову, которые каялись, пересыпая свои выступления здравицами в честь «кремлевского горца». После съезда на первом же заседании Политбюро было утверждено предложение Сталина о назначении Н. И. Бухарина ответственным редактором газеты «Известия», а 22 февраля в центральной печати было опубликовано постановление ЦИК СССР по этому поводу.
В газетах стали появляться материалы бывших оппозиционеров, в частности статья Г. Е. Зиновьева о Красной армии к годовщине ее создания,
[1306] статья Л. Б. Каменева «Диктатура пролетариата и культурное наследство»,
[1307] работы К. Б. Радека, ставшего заведующим отделом международной информации «Известий», а вслед за этим возглавившего Бюро международной информации ЦК ВКП(б). Своего рода апофеозом капитулянтства стала статья Радека «Великий стратег и тактик пролетариата» с неуемными, до полного неприличия, подхалимскими восхвалениями Сталина.
[1308]
Все это было своего рода демонстрацией окончания внутрипартийной борьбы, сплочения ВКП(б) вокруг единственного лидера. Помимо этого, по Москве и другим крупным городам ходили слухи о том, что в кулуарах XVII съезда обсуждался вопрос о смещении Сталина с поста генерального секретаря. А после съезда оказалось, что такового поста более не существует: Сталин был «просто» избран одним из секретарей ЦК – пост генерального секретаря был устранен молчаливо и более не существовал до тех пор, пока его не восстановил Л. И. Брежнев.
Сталин как бы затаился, обдумывая пути нанесения нового, смертельного удара по всем тем, кто мог еще оказаться препятствием к дальнейшему укреплению его утвердившейся уже единоличной диктатуры, к созданию в стране обстановки всеобщего страха и покорности. Именно в преддверии такой акции делался вид привлечения к активной совместной работе тех, кто раньше выступал против его личной власти, а теперь, по крайней мере, сделал вид, что примирился с ней; всячески усыплялась бдительность бывших оппозиционеров. Особое внимание уделялось реакции на внутриполитическое положение в СССР со стороны мировой демократической общественности.
Именно в условиях этого внешнего «потепления» несколько позже, в начале июля 1934 г., было ликвидировано ОГПУ и образован Народный комиссариат внутренних дел, вначале не имевший права выносить внесудебные смертные приговоры. Упразднение внесудебной коллегии ОГПУ и другие сходные постановления также рассматривались многими как признак смягчения режима, как усиление правовых начал в карательной политике государства.
[1309]
За месяц до этого Сталин дал личное указание «изолировать, но сохранить» поэта О. Мандельштама, написавшего ставшее позже знаменитым стихотворение о «кремлевском горце» «Мы живем, под собою не чуя страны» и даже позвонил Б. Л. Пастернаку, чтобы, в частности, косвенно сообщить ему о пересмотре дела Мандельштама.
[1310] Это был весьма показательный жест. Известный исследователь-литературовед так комментирует его: «1934-й, пожалуй, наименее кровавый из сталинских годов. После страшного кровопускания коллективизации власть дает стране передышку: начинается выработка “самой демократической конституции в мире”, на мази Первый съезд Союза писателей, готовится мировой антифашистский конгресс в Париже. Сурово наказать поэта еврейского происхождения за стихи, которые нельзя будет опубликовать, настолько они убийственны, – это могло помешать спокойному проведению всех этих мероприятий».
[1311]
Обозначенные сдвиги сопровождались дальнейшей эскалацией восхвалений Сталина, появлением в печати «народных посланий» «великому вождю» и «любимому другу» всех полярников, шахтеров, учителей, оленеводов и т. п.
За несколько дней до телеграммы Раковского с обращением в ЦК ВКП(б) «о разрыве с Троцким» и готовности проводить политику партии выступил Л. С. Сосновский, в прошлом видный партийный деятель и журналист, сотрудник «Правды», статьями и фельетонами которого до 1927 г. зачитывалась вся страна.
[1312] Вместе с Раковским Сосновский до начала 1934 г. оставался одним из последних оппозиционеров, не пошедших на покаяние. Но вскоре после первого его заявления в печати появилось большое покаянное письмо Сосновского.
[1313]
Такова была та международная и внутриполитическая ситуация и некоторые немаловажные ее проявления, при которых появилась телеграмма Х. Г. Раковского.
Разумеется, сам по себе факт ее отправления свидетельствовал, что агентам ОГПУ удалось в значительной мере сломить сопротивление самого упорного и принципиального борца против сталинщины, который до недавнего времени открыто разоблачал ее, оставаясь внутри страны.
По прямому проводу по линии ОГПУ в Москву поступила просьба Раковского о разрешении приехать из ссылки для подачи заявления о «безоговорочном» разрыве «с контрреволюционным троцкизмом». Заявление поступило на рассмотрение членов Политбюро с резолюцией Сталина: «тт. Молотову, Кагановичу, Ворошилову, Серго, Кирову, Жданову. По-моему, можно разрешить Раковскому приезд в Москву». 18 марта было оформлено соответствующее решение Политбюро о вызове Раковского.
[1314]
Однако телеграмма Раковского отличалась от заявлений Зиновьева, Радека и других бывших оппозиционеров тем, что в ней не было ни слова об идейно-политическом «разоружении», отказе от собственных взглядов и т. п. Раковский, как видно из текста телеграммы, фиксировал сохранение разногласий, «отделяющих меня от партии», и лишь заявлял о прекращении оппозиционной борьбы и подчинении решениям и дисциплине ВКП(б). В какой-то степени он пытался сохранить свою личность.
