Оценивая процесс в исторической ретроспективе, можно с полной уверенностью утверждать, что вторым на нем после Н. И. Бухарина по мужеству, самообладанию, стойкости и силе логики, приспособляемости к чудовищной ситуации был именно Х. Г. Раковский.
[1581]
Официально было сообщено, что Раковского допрашивали и третий раз, на закрытом заседании суда 9 марта, на котором он якобы дал показания о «своих изменнических и шпионских связях с некоторыми официальными представителями некоторых иностранных государств».
[1582]
Скорее всего, этого заседания не было вовсе, но информация о нем была суду необходима, как воздух, чтобы прикрыть пустопорожний характер сведений о шпионаже на открытых заседаниях.
Запутанный Раковским, Вышинский в обвинительной речи почти не упоминал о нем, ограничившись лишь отдельными злобными выпадами.
[1583] От заключительного слова Х. Г. Раковский отказался.
[1584]
Последнее слово было предоставлено ему вторым, после Бухарина. Христиан Георгиевич начал с фактического выражения недоверия следствию и суду. «Я признался во всех преступлениях. Какое значение имело бы для существа дела, если бы я здесь перед вами стал бы устанавливать факт, что о многих преступлениях и о самых ужасных преступлениях “правотроцкистского блока” я узнал здесь, на суде, и с некоторыми участниками я познакомился впервые здесь. Это не имеет никакого значения».
[1585] Следующие за этим признания в нелепых преступлениях, разумеется, теряли какой бы то ни было смысл при мало-мальски вдумчивом подходе.
В истинном и трагическом смысле последними публично сказанными словами Х. Г. Раковского были следующие слова: «С юного возраста я выполнял честно, верно, преданно свой долг солдата дела освобождения труда. За этой светлой полосой наступила черная полоса моих преступных деяний измены отечеству, черная полоса преступлений, которые я вам сегодня вкратце резюмировал. Я вам сказал все, что я знал, я все раскрыл, ничего не скрыл, ничего не утаил, я глубоко и искренне раскаиваюсь и прошу дать мне возможность хотя бы самым скромным трудом в любой обстановке искупить хотя бы ничтожную часть моей вины. Я кончил».
[1586]
Это было вновь чисто словесное признание вины, которому предшествовали прямо противоположные, несовместимые с этим признанием суждения. Х. Г. Раковский надеялся таким способом поведения по возможности сохранить жизнь если не себе, то хотя бы своим многочисленным близким: супруге Александрине, ее дочери Елене и их родным, сестре Анне, ее сыну Валериану с семьей – женой Ираидой Новиковой и восьмилетним ребенком, носившим, как и дед, имя Христиан, племяннице Лиляне Гевреновой.
В какой-то степени этот расчет оправдался.
Но, отмечая даже в самой общей форме, что на суде Раковский пытался дать понять, что его показания неправдивы, что он «признавался» во всем, что ему было навязано, Роберт Конквест видит мотив к характеру его поведения в наступлении «фашизма» и в стремлении к объединению антифашистских сил, сравнивает в этом смысле Раковского с героем романа Арута Кёстлера «Слепящая тьма»
[1587] Николаем Рубашевым, пошедшим на признание своей вины во имя «светлой коммунистической цели». «Фактически поведение Раковского ближе к поведению знаменитого кёстлеровского героя, чем неохотные и частичные показания Бухарина, послужившего прообразом Рубашева», – пишет Конквест.
[1588] Представляется, что такое сравнение некорректно, что замысел Раковского был совершенно иным, и мы стремились показать это выше.
В 21 час 30 минут 12 марта суд удалился на совещание. Все еще продолжавшийся спектакль состоял теперь в том, что фактически готовый заранее и утвержденный Сталиным приговор судьи якобы «сочиняли» в течение шести часов. Посреди ночи, в 3.45, заседание возобновилось. Корреспондент агентства Гавас сообщал: «Подсудимые появились бледные, с безразличными выражениями лиц, сильно освещенные прожекторами. Они шатались, видимо, из-за усталости. Как всегда, Бухарин, которого считают вождем заговора, шел первый, с опущенной головой, держа под мышкой копию обвинительного акта».
[1589]
Признав Х. Г. Раковского виновным в «шпионаже и подготовке к помощи иностранным агрессорам в случае нападения на СССР», неправый суд вынес сравнительно «мягкий» приговор – как не принимавшему «прямого участия в организации террора и диверсионно-вредительских актов», он был осужден на 20 лет тюрьмы, поражение в политических правах на пять лет после отбытия заключения и конфискацию всего личного имущества.
[1590]
Это был иезуитский приговор, обрекавший уже 65-летнего Х. Г. Раковского на медленную мучительную гибель в застенке. Суд признал доказанной «вину» Раковского по целым шести пунктам пресловутой статьи 58 Уголовного кодекса РСФСР, которые предусматривали кары за измену родине (1), организацию вооруженного восстания или вооруженного вторжения на советскую территорию, захват власти и т. п. (2), подрыв государственной экономики (7), совершение террористических актов (8), разрушение или повреждение с контрреволюционной целью железнодорожных и иных путей, средств сообщения, связи и т. д. (9), участие в организации, образованной для совершения государственных преступлений (11).
[1591] Как видим, даже в пределах самого текста приговора его авторы впадали в грубейшие внутренние противоречия. С одной стороны, мотивировка «мягкого» приговора не совпадала с формулами установленной якобы вины, с другой – по всем пунктам статьи 58 предусматривались расстрел или же заключение от 5 до 10 лет. 20-летнее же заключение не входило в правовую «норму» вообще.
[1592]
